И оживут слова - Наталья Способина

где нахожусь. Отрицать очевидное было бессмысленно. Иначе его предательство меня бы так не задело. Поступки безразличных тебе людей могут раздражать, злить, но никогда не ранят. Это же нужно было так влипнуть! Да еще осознать это в самой что ни на есть «подходящей» обстановке.

– Ну а ты как, Всемила? – прозвучало над моей головой, и я подскочила на скамье, с грохотом ударив коленом в стол, потому что сидела, закинув ногу на ногу, – иначе коленки тряслись. Кубок с вином, стоявший между мной и Миролюбом, подлетел и непременно опрокинулся бы, если бы княжич не поймал его в самый последний момент, неловко извернувшись и сильно задев меня плечом.

– Извините, – пробормотала я, бросив виноватый взгляд на Добронегу.

Та ободряюще сжала мой локоть. Я села прямее и, нацепив на лицо улыбку, повернулась в сторону мужчин.

Любим о чем-то беседовал с Радимом и Златой и не обращал на нас никакого внимания, Миролюб же смотрел прямо на меня. Встретившись с ним взглядом, я едва не отшатнулась, потому что видела это лицо несколько минут назад, когда реальность и вымысел снова смешались. Только там он был намного моложе и смотрел не с улыбкой, а с осуждением. И лишь когда первый шок прошел, я поняла, что это другой человек. Миролюб был вправду очень похож на него, но у мальчика из моего видения были небесно-синие глаза, у Миролюба же они оказались зелеными. У него было красивое благородное лицо с правильными чертами. И внезапно я поняла, что он похож не только на неведомого мальчика, но и на Златку. Только та была русоволосой, волосы же Миролюба и мальчика из видения были черны как вороново крыло.

– У меня все хорошо, – ответила я, – а у…

Я на миг запнулась, не зная, как обратиться. На «ты»? На «вы»? Потом вспомнила, что Добронега даже к князю обращалась на «ты». Да и вообще я не могла припомнить, чтобы в этом мире «выкали». Миролюб не стал дожидаться окончания моей заминки и с улыбкой ответил:

– У меня тоже все подобру-поздорову. Как ты слышала, задержались мы в пути, да квары тут у вас шутку злую устроить успели.

– Да… – пробормотала я, просто чтобы что-то сказать, и отметила про себя, что ему идет улыбаться.

– А у меня подарок для тебя, – неожиданно продолжил Миролюб и, отклонившись назад, подхватил с пола кожаную сумку.

Я почувствовала, что краснею, потому что мне даже в голову не пришло, что я должна приготовить что-то ему в подарок. Для меня эта встреча была чем-то сродни каторге, а теперь все оборачивалось как-то слишком неожиданно.

Миролюб положил сумку на колени и начал в ней рыться. Что-то в его движениях показалось мне странным, но я не успела сообразить, что именно, как почувствовала мягкий толчок под локоть, и мне на колени лег небольшой сверток, перевязанный лентой. Добронега заинтересованно слушала рассказ Златы, чуть пригнувшись к столу, будто ей и дела никакого до нас не было. Пощупав сверток, я поняла, что там ткань, и решила не привлекать внимания к этому эпизоду и поблагодарить Добронегу позже. Лента, перетягивавшая сверток, была затянута слишком слабо, и я подтянула бантик потуже, чтобы он не развязался окончательно. Меж тем Миролюб достал что-то из сумки и протянул мне:

– Вот. Для тебя на Северном рынке купил. Мать сказала, что таких никогда не видала, а уж она вышивальщица, каких поискать. Сама знаешь.

Я осторожно развернула сверток и увидела большую резную шкатулку. Взгляд сам собой зацепился за резьбу на крышке, и я вновь вспомнила об Альгидрасе. Проведя пальцем по завиткам, я подумала, украшает ли тот шкатулки. Внутри оказались несколько отсеков, заполненных разноцветными камнями для вышивания, и набор игл, часть из которых были подозрительно похожи на золотые. Я открыла рот, снова его закрыла и, потрясенно выдохнув, подняла голову, но вместо Миролюба встретилась взглядом с князем. Тот как раз наклонился к сыну, желая получше рассмотреть подарок.

– Ну что, милая? Нравится? – весело спросил князь.

Радим тоже наклонился в нашу сторону и одобрительно хмыкнул. Злата, повиснув на плече мужа, сдавленно ахнула, а я окончательно уверилась в том, что держу в руках сокровище, по местным меркам.

– Да, это… У меня и слов нет, – пробормотала я, смутившись вполне правдоподобно, и посмотрела на Миролюба. Он скупо улыбнулся, будто ему было неловко от такого внимания к своему подарку.

– Ну и славно, – ответил он, словно закрывая тему.

– А это тебе, – я неловко сунула ему сверток.

Он положил сверток на колени, даже не пытаясь развернуть, и начал разглядывать его так, будто через ткань мог понять, что там внутри. Пауза затягивалась.

– Там… – начала я и с ужасом поняла, что понятия не имею, что там.

– Развяжешь? – мягко попросил Миролюб, и я на миг вскинула на него взгляд.

Казалось, что он спокойно смотрит на сверток, но я заметила, как напряжены его плечи и сжаты челюсти. И это совершенно не вязалось с мягкостью его тона. Вновь, как тогда на берегу с Альгидрасом, я почувствовала, что сделала что-то ужасное, но что именно, понять не могла. Я начала торопливо развязывать ленту, даже не додумавшись снять сверток с его колен. Миролюб часто дышал у моего уха, а я готова была провалиться сквозь землю, пока неловко распутывала тесьму, проклиная себя за то, что мне вздумалось затянуть бантик потуже. Болтался он, видите ли!

И только развязав с трудом поддавшуюся тесемку, я поняла, что просьба была странной. Почему он сам не развязал?

– Вот, – я развернула тряпицу.

В глаза бросилась вышивка, и я сразу поняла, что вышивала ее именно Всемила. Она действительно была мастерицей. Недаром княжич привез ей подарок для рукоделия. Миролюб осторожно вытянул из свертка рубаху, чуть отклонился от стола и взмахнул ею в воздухе. Рубаха была белоснежной, с вышивкой по вороту, рукавам и подолу. Откуда-то я знала, что эта вышивка – оберег.

– Мастерица, – восхищенно произнес Миролюб, и напряжение словно покинуло комнату.

Он снова встряхнул рубаху в воздухе, чтобы та расправилась и ее можно было рассмотреть. Князь протянул руку за подарком, и Миролюб передал ему рубаху, а меня внезапно озарило, что именно было неправильным во всем этом. Миролюб проделывал все это одной рукой. Затаив дыхание, я опустила взгляд на левую руку княжеского сына. Рукав беленой рубахи скрывал пустоту.

Я сглотнула, только сейчас осознав, что именно не понравилось Всемиле в этом человеке, почему не прельстила красивая внешность, и почувствовала, что краснею. Так вот почему Добронега завязала такой слабый узел на подарке! Чтобы Миролюб мог развязать его одной рукой, а я… Мне тут же захотелось извиниться и объяснить, что я случайно, но я вспомнила, как он боролся с собой, прежде чем попросить меня развязать тесьму, и малодушно смолчала. Вместо этого рывком распахнула подаренную шкатулку и сделала вид, что изучаю содержимое. Краем уха я слышала, как Любим хвалит вышивку Всемилы, а Злата поддакивает и расписывает мастерство сестры Радима. Добронега же тем временем обратилась к Миролюбу с каким-то вопросом, и они вновь стали разговаривать о пустяках. А я все сидела, ссутулившись над шкатулкой, и думала, что для них произошедшее выглядело так, будто я специально затянула узел, чтобы еще раз напомнить Миролюбу о его увечье.

Дареная рубаха вернулась к Миролюбу и перекочевала в его суму. Теперь я только удивлялась, как же сразу не заметила, что он однорук. Сейчас это прямо бросалось в глаза, хотя действовал он одной рукой очень уверенно, словно давно свыкся со своим увечьем. Я задумалась: откуда оно? Врожденное или же он потерял руку в бою? Снова что-то смутное всколыхнулось в мозгу, однако тут же пропало.

Ко мне больше никто не обращался, и я сидела молча, слушала разговоры, которые то и дело прерывались звонким смехом Златы, и боролась с тошнотой, усиливавшейся от запаха еды. Тошнило меня, по всей видимости, от самой себя.

Как и следовало ожидать, вскоре разговор коснулся недавней трагедии. По словам князя, корабль Будимира «вышел из столицы две седмицы назад и сгинул в море». Радим слушал молча, все больше хмурясь, Златка нервно покусывала согнутый палец, а Миролюб разглядывал кубок с вином.