Непридуманная история Комсомольской правды - Александр Мешков

— К сожалению, у них нет групп, подходящих вам по возрасту! — перевел мне Янг сообщение наставника.

— Отлично! — в восторге воскликнул я. — Больно мне надо со стариками тренироваться!

— Жить будете здесь, — указал мне Венда на маленькое помещение с двухъярусными койками внутри. Но мне — не привыкать. Такие были и в тюрьме, и в армии.

Наставник Чанг Йог ознакомил с незамысловатым расписанием. Оно слегка насторожило меня, сибарита, пройдоху, бретера, дуэлянта, неженку, жадину и эпикурейца. Посудите сами (да не судимы будете).

6.00 — 7.00 — Подъем. Зарядка.

7.10 — Завтрак.

8.30–11.30 — Тренировка.

12.00 — Обед.

12.30–14.00 — Свободное время.

14.00–17.00 — Тренировка.

17.30–18.00 — Ужин.

18.40–19.40 — Тренировка.

20.30 — Отбой.

— Завтра ровно в шесть часов вы должны быть в строю! — перевел мне на прощание строгие слова Учителя переводчик.

На новом месте мне так и не удалось заснуть. Боялся проспать. Едва только первые сладкоголосые китайские петухи пропели свою утреннюю песнь, из динамиков раздался ужасный звук неведомого духового инструмента. Так должны были звучать трубы, разрушившие стены Иерихона! Я первым выскочил на тренировочный плац, взволнованный, лысый, молодцеватый. Из своих казарм выползали заспанные китайские мальчишки, курсанты тренировочного центра Сонгшан Шаолинь. Самому младшему курсанту было лет пять, самому старшему — 56. (И это был я!) Мой инструктор-наставник мастер Йонг определил мое место в строю. Я оказался самым рослым в моей новой команде.

— Равняйсь! Смирно! — звучали резкие команды (перевод мой). — Левое плечо вперед! Бегом!

Я с некоторым опозданием выполнял команды инструктора. Вот все побежали, и я побежал. Все повернули налево, и я за ними.

— Е-А-Е! Е-А-Е! — покрикивал бегущий сбоку отряда 14-летний парнишка по имени Вэй. Полагаю, что это означало: раз, два, раз! Вэй был помощником мастера Йонга. (Он был продвинутым парнем и общался со мной при помощи электронного переводчика.) Мы бежали мелкими шажками, чтобы малыши поспевали за нами. Мимо, обгоняя нас, пробегали отряды из других шаолиньских школ. Они выкрикивали в такт шагам какие-то стихи-речовки. Типа: «Мы ушуисты, ребята плечисты! Кто с нунчакой к нам придет, от нунчаки и умрет!»

Утренняя тренировка — самая лояльная. Мы прибежали на площадку и стали растягивать связки. Пацаны легко задирали ноги к головам и легко садились на шпагат. Мои ноги не гнулись, а связки не растягивались. Мальчишки, глядя на мои потуги, иронично переглядывались, а иногда дерзко хохотали. Но у меня появился 10-летний друг, который взял меня под опеку. Звали его Во, по-нашему — Вовочка. Меня пацаны звали просто Са-Са, по-нашему — Саша.

У меня началась новая, унылая до умопомрачения жизнь курсанта. На завтрак, обед и ужин мы ходили строем с речовкой. Питались мы в курсантской столовой с пугающим казенным минимализмом интерьером. У меня, как и у каждого курсанта Шаолиня, была персональная металлическая посуда, состоящая из трех приборов: глубокая кастрюлька и две металлические тарелки, которые мы сами мыли под краном и каждый раз несли с собой в столовую. На раздаче пожилой повар-китаец наваливал в нашу посуду жареных овощей. Мясо случалось редко, в составе рагу, пару раз в неделю. Вареные яйца — через день. Из большого чана мы уже сами черпали серо-бурую похлебку из риса. Хлеб необычайной белизны был в виде шариков. Пайку можно было повторять несколько раз, но почему-то не хотелось. Да я не замечал, чтобы кто-то из пацанов часто бегал за добавкой. Пища эта, похоже, была весьма полезна для моей плоти. Но я, словно по любимой девушке, тосковал по супу с грибочками, по яичнице дымящейся, ой да с помидорчиками, по картошечке с салом, по свиной отбивной, по креветочкам, омарам, да мидиям, да по селедочке солененькой, эх да со стопариком…

Трехчасовые дневные тренировки были для китайских пацанов настоящим праздником торжества юного тела. Для меня же — сущим наказанием. Мало того, что у меня практически ничего не получалось, а тело не слушалось меня, жило своей, особой, непостижимой жизнью. Другая беда — это многочисленные зрители. Да, да! После девяти часов в Шаолинь запускали посетителей, и нашу тренировочную площадку окружала толпа, чтобы поглазеть на тренировку нелепого лысого старца. Особую радость доставлял зрителям момент, когда я, кряхтя и громко постанывая, словно тенор-геморроик, садился на шпагат, а после этого меня со шпагата дружно поднимала вся группа. После таких тренировок я ходил враскоряку, словно раненная в пах уточка. Я был для зрителей как забавная зверушка. Они надрывали животики, глядя на мои нелепые телодвижения. Наиболее наглые китайцы могли прямо во время тренировки подойти и сфотографироваться со мной. Мой мастер их иногда грозно шугал, но чаще случалось так, что он из жалости позволял сняться со мной, словно от этого зависела их оставшаяся жизнь и благополучие.

На трехчасовой тренировке мы занимались ударной техникой, работали с монашеским посохом, разучивали сложные комплексы упражнений. Это было сложное чередование невероятных поз, запомнить замысловатую последовательность которых мне никак не удавалось. Для человека, который никогда не занимался восточными единоборствами, сложность еще заключалась в том, что решающее значение имела даже такая «мелочь», как ты ставишь пальцы на руках. Мастер Йонг, впервые столкнувшись с подобной человеческой бестолковостью, явно маялся. Однажды он подошел ко мне и протянул бумажку, на которой было написано по-английски:

— Что вы хотите получить от тренировок?

Я ответил через Вэя:

— Мастер Йонг! Простите меня! Мне, похоже, поздно стать Великим мастером ушу! Я просто хочу определить: что же это такое? Какая тайна в этом учении?

После этого со мной стал индивидуально заниматься Вэй. Что интересно, друзья, в свободное от тренировок время мои товарищи по школе, вместо того чтобы предаваться безделью и праздности, валяться на койках, играть в салочки, продолжали оттачивать мастерство, тупо повторяя упражнения, которые на занятиях у них не шибко получались. Никто их не заставлял. Они были настоящие фанаты ушу и Шаолиня. Пару раз в неделю мальчишек сажали на занятия в классы. Там они изучали основы буддизма, историю Шаолиня и прочую теорию. Я один раз посидел на занятиях. Моей сообразительности оказалось достаточно, чтобы понять суть выражения: «Это для меня — китайская грамота». Но тогда я еще не знал, что таинственный и мудрый Шаолинь готовит мне жестокое испытание!

Цена за обучение в школе Шаолиня колеблется для иностранца от 7 до 9 тысяч евро в год. Для гражданина Китая это составит 10 тысяч юаней.

В голове моей «динь-динь»! Не забуду Шаолинь!