Об искусстве и жизни. Разговоры между делом - Ирина Александровна Антонова

имя, кто их сохранил. Но на это старик ответил, чтобы «я, когда буду писать, добрым словом помянул Солдатёнкова», но его фамилию просил не называть. «Стыдно, что столько времени, да и к тому же бессмысленно, она пролежала у меня». В 1979 году Илья Самойлович получил за книгу «Художник-декабрист Николай Бестужев» государственную премию. Все портреты декабристов работы Бестужева находятся теперь в отделе личных коллекций Пушкинского музея.

Еще в ранние годы Илья Самойлович очень полюбил творчество художников «Мира искусства», а отношение к этому объединению в то время было сугубо отрицательным, и о том, чтобы что-то опубликовать, поскольку большинство из этих художников находилось в эмиграции, нельзя было даже думать. Илья Самойлович все время выступал как защитник Александра Бенуа. Как только стало возможным хоть что-то напечатать, он выпустил ряд статей, в частности «Бенуа — лучший иллюстратор Пушкина», где он говорил об иллюстрациях к «Медному всаднику». Близкие Бенуа чрезвычайно высоко ценили усилия Зильберштейна восстановить имя Бенуа в русском искусстве. И не просто восстановить, но сделать широко известным. Дочь Бенуа — Анна Александровна Черкесова — писала Илье Самойловичу: «Верьте, я не знаю другого человека, который дал бы такую правильную оценку деятельности папы как вы, восстановил его истинный облик и значение с такой силой и так талантливо, как вы — истинный защитник имени и памяти папы». В 1965 году в Москву приезжал сын Бенуа Николай Александрович, который руководил постановочной частью в театре Ла Скала. Он привез Илье Самойловичу в подарок рисунок Бенуа с такой надписью: «Драгоценнейшему другу, Илье Самойловичу Зильберштейну, с глубокой любовью и чувством беспредельной признательности за милого незабвенного папу».

Зильберштейн собирал также и западное искусство. Около 150 картин и рисунков поступило в наше собрание, и среди них есть очень интересные экспонаты. Илья Самойлович очень гордился рисунком Рембрандта, который был им приобретен у художника и коллекционера Ильи Семёновича Остроухова. У него был ряд эскизов декораций, выполненных Пьетро ди Готтардо Гонзага, семь акварелей Джакомо Кваренги. Зарубежные рисунки тогда было даже легче приобрести, потому что, во-первых, многие из этих художников работали в России, во-вторых, на них был меньший спрос, и они чрезвычайно широко распродавались в годы разрухи после революции. Их можно было приобрести за совсем небольшую цену, а Илья Самойлович очень высоко ценил эти работы, и отсюда такое богатство произведений иностранных художников в его коллекции.

В течение многих лет Илью Самойловича не выпускали за рубеж. Не выпускали даже тогда, когда уже начали приезжать к нам из-за рубежа и наши ученые, исследователи, да и простые люди могли выезжать за границу. Первую попытку выехать Илья Самойлович сделал в 1934 году, когда готовил Гётевский том в «Литературном наследстве». Ему отказали, и он вынужден был прибегнуть к переписке, и долгие годы его поиски велись только так. В самые тяжелые годы войны переписка, конечно, прекратилась, и продолжилась уже в 50-е годы, после смерти Сталина. Трудно даже описать те страдания, которые испытывал Илья Самойлович, ведь люди ему писали, его ждали, и люди уходили из жизни. В 1960 году умер Александр Бенуа, с которым он много лет переписывался. В 1962 году Зильберштейн получил письмо от сына Льва Борисовича Бернштейна, а Лев Борисович многие годы в Париже возглавлял агентство авторских прав русских писателей и композиторов, у него была масса материалов, и их переписка длилась в течение нескольких лет: «Глубокоуважаемый и дорогой Илья Самойлович, Льва Борисовича больше нет. До самых последних дней он часто вспоминал вас, ставшего близким другом, которого он очень любил. Годами он надеялся на ваш приезд и на то, что познакомится с вами лично». В 1965 году умер Андре Мазон. То есть наиболее близких ему людей уже не стало. Конечно, изменился и сам Илья Самойлович. В 1934 году это был молодой, полный энергии человек, а в 1966-м — уже тяжело больной диабетом. Перед поездкой во Францию он перевел на французский язык маленькую картонку, которую всегда носил в своем боковом кармане: «Я — диабетик. Если я буду без сознания, заставьте меня выпить глюкозу или сделайте укол». Он боялся, что если он упадет, его примут за пьяного.

Первый раз поехать в Чехословакию он хотел в связи с тем, что там находилось много произведений Репина. За него ходатайствовали, давали рекомендательные письма, но он только получил справку Моссовета и НКВД, что ему отказано. В 1945 году он написал Сергею Ивановичу Вавилову, тогдашнему президенту Академии наук, письмо, в котором просил принять меры по охране в Праге русского заграничного архива. Письмо возымело действие, советское правительство вступило в переговоры с Правительством Чехословакии, в Чехословакию была направлена, как тогда называли, «Бригада» по изучению и приемке этого архива, но Илье Самойловичу отказали в поездке. В 1957 году во Франции должна была состояться конференция, посвященная Тургеневу. В Институт мировой литературы пришло приглашение для Зильберштейна, подписанное Андре Мазоном, Жульеном Кеном и Андре Моруа. Но, как пишет Илья Самойлович, приглашение от него скрыли, и он опять никуда не поехал. А через год разразился громкий скандал по поводу тома «Новое о Маяковском», где были опубликованы письма Маяковского к Лиле Брик. Вышло специальное Постановление ЦК, по которому выносилось всяческое осуждение руководству, которое дозволило этот том. Илью Самойловича с трудом отстояли, но ни о какой поездке при таких обстоятельствах нечего было даже думать. И только в 1965 году, когда приглашение привез сам Луи Арагон[27] и передал его непосредственно члену президиума ЦК КПСС Михаилу Суслову, Илье Самойловичу было разрешено выехать во Францию, причем не по командировке, а в частную поездку. Как писал сам Илья Самойлович: «Исполнилась мечта всей моей жизни».

В январе 1966 года он выехал в Париж. Он провел невероятное количество встреч. Самой поразительной кажется его встреча с последним из князей Юсуповых Феликсом Феликсовичем Юсуповым. Он согласился принять Илью Самойловича на 15 минут, а их беседа продолжалась в течение двух часов. По просьбе Ильи Самойловича он даже написал свои воспоминания о художнике Валентине Серове. Другая легендарная встреча была с Зиновием Пешковым, крестником и приемным сыном Горького, к которому попасть было еще труднее. Даже письмо внучки Горького, Марфы, оказалось безрезультатным. Помогла Дасия (Дарья) Федоровна Шаляпина, младшая дочь Шаляпина, которая была, как и Зиновий Пешков, крестницей Горького. В результате трех их встреч Зиновий Пешков в своем завещании распорядился передать Зильберштейну сорок писем Горького. Илья Самойлович встречался с Марком Шагалом, но об этом очень мало известно. Зато мы знаем, что Ида