Генрих VIII. Жизнь королевского двора - Элисон Уэйр

рыцарей-компаньонов, которые покидали его только в случае смерти или опалы. Назначение на освободившиеся места осуществлялось во время ежегодного капитула. Каждое заседание капитула сопровождалось великолепным пиром; в Виндзоре его устраивали в холле Святого Георгия. Рыцари надевали «синюю бархатную накидку с подвязкой на левом плече, подбитую белым сарканетом, [и] алые рейтузы на бедрах»37. У каждого на ноге была голубая38 шелковая подвязка с золотой пряжкой и вышитой розой Тюдоров (подвязка являлась старейшим знаком отличия ордена), а на шее – золотая цепь, вошедшая в обиход при Эдуарде IV или Генрихе VII. Генрих VIII в 1510 году постановил, что цепь должна состоять из двенадцати тюдоровских роз в окружении голубых подвязок, перемежающихся двенадцатью узлами с кисточками; на ней висел «Великий Георгий» – украшенный драгоценными камнями медальон с изображением святого, убивающего дракона. Рыцарям дозволялось носить знаки отличия только в День святого Георгия и во время больших придворных праздников, поэтому в 1512 году Генрих учредил «Малого Георгия» для ежедневного ношения. Этот медальон подвешивали на золотую цепочку или голубую ленту и иногда дополняли редкими камеями. Известно, что у короля имелось три «Малых Георгия»39.

В восточной части нефа часовни, на замковом камне свода, изображен герб Генриха VIII, окруженный гербами рыцарей Подвязки; они же изображены на геральдических табличках. Легенда гласит, что слова, ставшие девизом ордена: «Honi soit qui mal y pense» («Пусть будет стыдно тому, кто плохо об этом подумает»), впервые произнес Эдуард III, упрекнув придворных, засмеявшихся, когда подвязка его любовницы графини Солсбери упала на пол во время танца. Каким бы ни было реальное происхождение этой фразы, она стала личным девизом государя. Подвязку даровали в знак великого почета и дружбы иностранным правителям, таким как император Максимилиан I, который, по обычаю, ответил на этот знак внимания: в 1505 году Генрих, будучи принцем, стал кавалером ордена Золотого руна. Ганс Гольбейн запечатлел его с соответствующими знаками отличия на фреске в Уайтхолле (1537).

Впервые капитул ордена Подвязки при Генрихе VIII собрался в Гринвиче в 1509 году, но выборы новых членов отложили до мая в связи с кончиной прежнего короля. Полноценный капитул и пир состоялись в апреле 1510 года.

Майский день, изначально – языческий праздник плодородия, считался одним из главных торжеств года. При дворе по этому случаю всегда веселились, король «маёвничал» с большим размахом, и празднества длились до четырех дней. В «майское утро» все отправлялись «развлечься в леса и на луга»40 – поборники нравственности не одобрили бы многого из происходившего там, – а позже устраивали спортивные состязания, скачки, рыцарские поединки и танцы вокруг майского дерева. После этого обычно подавали пирожные и сливки41. Первого мая 1510 года «его милость, будучи молодым и не желая проводить время в праздности, встал очень рано, чтобы принести цветы боярышника и зеленые ветки, сам свежий и роскошно одетый, и все его рыцари [были] в белом атласе… и каждый пошел со своим луком и стрелами в лес для стрельбы, и так они вернулись ко двору, каждый с зеленой веткой на шапке»42.

В том же месяце Генрих вновь появился на турнирной площадке в Гринвиче. «Король Англии почти каждый день развлекается, бегая по кругу, участвуя в конных и пеших боях. Два дня в неделю назначены для турнира, который будет продолжаться до праздника Св. Иоанна»43.

Екатерина снова ждала ребенка, но есть свидетельства того, что Генрих уже не делил с ней ложе. Двадцать восьмого мая Луис Карос, чей отчет – судя по всему, основанный на придворных сплетнях – является единственным источником сведений об этом случае, сообщал:

Недавно случилось так, что две сестры герцога Бекингемского, обе замужние, жили во дворце. Одна из них – любимица королевы, а другая, как говорят, очень нравится королю, который ухаживал за нею. Иные же говорят, что виной всему не король, а молодой человек, его фаворит, по имени Комптон, который, как говорят, вел любовную интригу для короля, и это более правдоподобно, ибо король выразил большое неудовольствие тем, что я сейчас расскажу. Фаворитка королевы очень беспокоилась о своей сестре и позвала своего брата-герцога, своего мужа и мужа сестры, чтобы посоветоваться, как быть. В итоге, пока герцог находился в личных покоях сестры, которую подозревали в связи с королем, Комптон пришел туда, чтобы поговорить с нею, увидел герцога, который преградил ему путь, повздорил с ним, и герцог упрекнул его, наговорив много резких слов. Король был так оскорблен, что отругал герцога. В ту же ночь герцог покинул дворец и не возвращался несколько дней. Одновременно с этим муж той дамы ушел, увел с собой жену и поместил ее в монастырь за шестьдесят миль оттуда, чтобы никто не мог ее видеть.

Король, поняв, что виной всего стала сестра той дамы, фаворитка королевы, на следующий день после отъезда первой выгнал вторую из дворца и с нею – ее мужа. Полагая, что есть и другие женщины на службе у фаворитки, которые ходят по дворцу и тайком выслеживают каждое незаметное движение, чтобы донести королеве, король готов был удалить их всех, если бы не опасался слишком большого шума. После этого едва ли не весь двор понял, что королева сердится на короля, а король – на нее, и между ними разразилась буря. Королева не скрывает своего недоброжелательства по отношению к Комптону, и король очень сожалеет об этом44.

У Бекингема было две сестры: Анна Стаффорд, жена сэра Джорджа Гастингса, позже графа Хантингдона, и Элизабет Стаффорд, жена Роберта Ратклиффа, лорда Фицуотера, обе – придворные дамы королевы Екатерины. Из отчета Кароса неясно, кто из них был предметом внимания короля, а кто – доносчицей, однако известно, что Комптон некоторое время состоял во внебрачной связи с леди Гастингс и позднее выстроил заупокойную часовню, где ежедневно возносились молитвы о ее душе и о посмертном благополучии членов его семьи45; резонно предположить, что именно она дала повод к скандалу. Однако из письма Кароса складывается впечатление, что в тот момент Комптон являлся посредником между королем и упомянутой дамой. Карос держался именно такого мнения, и, если бы все было иначе, королева, конечно, не разгневалась бы так сильно, хотя в любом случае расстроилась бы из-за публичного позора, постигшего близкую к ней даму: это бросало тень на ее собственную честь и репутацию. Раз придворные дамы шпионили за королем, значит у Екатерины уже тогда имелись подозрения.

Видимо, король не успел зайти так далеко, как хотел, к тому времени, когда все раскрылось, чем отчасти