Компас - Матиас Энар

Сегодня караван-сарай Джалаледдина Вайса в Алеппо сожжен дотла, а сам он умер — вероятно, оттого, что увидел, как труд всей его жизни гибнет в пламени войны; теперь он встретился на берегах иной реки с великим воином Усамой, который так писал о войне:

Я спрашиваю себя, что подумал бы Усама ибн Мункыз Отважный при виде сегодняшних безумных джихадистов, которые сжигают музыкальные инструменты за то, что они якобы не исламские, тогда как эти инструменты происходят, вне всякого сомнения, от древних ливийских барабанов — барабанов и труб; что он подумал бы при виде этих инструментов, облитых бензином и пылающих на глазах у банды правоверных бородачей, ликующих, словно они сжигают самого Сатану. А ведь эти инструменты — потомки тех барабанов и труб, которые франки много веков назад копировали с османских, тех самых барабанов и труб, которые с ужасом описывали европейцы, ибо их звуки возвещали приближение непобедимых турецких янычар, осаждавших города Запада под звуки мехтерос; ни одно изображение не может передать весь ужас войны, которую, если вдуматься, джихадисты — эти несчастные безумцы в полевой форме — ведут в своем уголке пустыни против истории ислама, изничтожая ни в чем не повинные военные инструменты, ибо не желают знать их историю.

На прекрасной асфальтовой дороге между Пальмирой и Разафе мы не увидели ни одного средневекового воина или оборванного головореза — всего лишь какую-то будку на обочине, где под скатом дырявой рубероидной крыши дремала пара часовых в зимних — несмотря на жару — темно-коричневых мундирах; судя по всему, им было поручено убирать цепь, перегородившую шоссе, которую Бильгер заметил в самый последний миг, затормозив так резко, что колеса нашего внедорожника взвизгнули на перегретом асфальте: кто мог предвидеть такую преграду в самом сердце пустыни?! Оба часовых, истекавшие по́том, с плохо обритыми головами, в обвислых, запыленных френчах цвета верблюжьего помета, вытаращили глаза, схватились за ружья и подбежали к нашему белому «лендроверу»; они что-то нерешительно промямлили, но, видимо, побоялись нас расспрашивать; один из них опустил цепь, другой широким взмахом руки пригласил проезжать, и Бильгер нажал на газ.

Сара облегченно вздохнула, Бильгер прикусил язык. Но ненадолго.

Водитель (бодро). Чуть не врезался в эту проклятую цепь на скорости сто двадцать!

Пассажир (на переднем сиденье, испуганно, но деликатно). Вообще-то, можно было бы ехать чуть помедленней и быть чуть повнимательней.

Пассажирка (на заднем сиденье, по-французски, с легкой тревогой). Как вы думаете, их ружья были заряжены?

Водитель (слегка удивленно). Какой-то гнусный барьер посреди пустыни… такое не часто встретишь.

Пассажирка (опять по-французски, с беспокойством и примесью научной любознательности). Франц, там был какой-то плакат, но я не успела прочесть, что на нем написано.

Пассажир (на том же языке). Очень жаль, но я ничего не заметил.

Водитель (самоуверенно, по-немецки). Кажется, тут где-то недалеко военная база.

Пассажир (беззаботно). Верно. Кстати, вот там, справа, я вижу боевой танк.

Пассажирка (по-английски, с беспокойством обращаясь к водителю). Смотри: там, во рву, какие-то два типа с пулеметами! Тормози, тормози!

Водитель (грубо, заметно испуганный). Да что они, эти зас… эти свол… делают у меня на пути?!

Пассажир (невозмутимо). Я полагаю, что они из пехотного батальона и что у них маневры.

Пассажирка (очень обеспокоенная, снова по-французски). Ты только посмотри, господи боже, посмотри: там, на холме, пушки! А слева еще пулеметы! Разворачивайся, разворачивайся скорей!

Водитель (уверенный в себе, как истинный германец, обращаясь к пассажиру). Если они нас пропустили, значит мы имеем право здесь проехать. Но я, так и быть, немного сброшу скорость.

Пассажир (не слишком уверенно, по-французски). Д-да, лучше проявить осторожность.

Пассажирка (возмущенно). Нет, это просто идиотство какое-то, посмотрите на всех этих солдат: по-моему, они бегут к нам. А что означают эти тучи пыли — ветер, что ли, поднялся?

Пассажир (внезапно впадая в панику). Мне кажется, это, скорее, какие-то машины мчатся по пустыне. Похоже на танки. (Водителю.) Ты уверен, что мы выбрали верное направление? Смотри, судя по твоему компасу, мы едем на северо-запад, а не на север.

Водитель (обиженно). Да я сто раз ездил по этой дороге. Это правильная дорога… ну разве что они недавно заасфальтировали еще одну.

Пассажир (сдержанно). Ты прав, она выглядит совсем новенькой, эта дорога.

Пассажирка (добавляя сарказма). И асфальт слишком гладок для обычного шоссе.

Водитель (разъяренно). Ладно, вы, трусы, если вам угодно, я могу и развернуться. Скажите пожалуйста, какие мы пугливые!

В конце концов Бильгер дал задний ход, разгневанный вдвойне — тем, что ошибся дорогой, и тем, что его посмели остановить какие-то военные маневры; мы вернулись к пропускному пункту, где та же пара запыленных часовых опустила перед нами цепь так же флегматично, как в первый раз; теперь мы успели, с помощью Сары, расшифровать небрежно намалеванную на деревянном щите надпись, гласившую: «Военная территория — Опасно — Доступ закрыт». Кажется дикостью, что эти танки и пулеметы, увиденные нами на маневрах, служат сегодня оружием борьбы с мятежниками, изничтожают целые города, убивают их жителей. Мы частенько посмеивались над оборванными сирийскими солдатами, сидевшими на обочине, в тени стареньких заглохших советских джипов с задранными капотами, в тщетном ожидании машины техпомощи. Как будто эта армия была бессильна перед нами, как будто она и не способна была воевать; режим Асада и его танки казались нам детскими игрушками, картонными макетами, дурацкими граффити на стенах городских и деревенских домов; за этим внешним развалом армии, никчемностью правителей и хвастливыми плакатами мы не замечали реальности, в которой царили страх, смерть и пытки, а за произволом солдат, как бы скверно они ни были одеты, не разглядели опасности полного разрушения и безграничной жестокости.

В тот день Бильгер все же взял реванш: уязвленный до глубины души своим промахом, он дулся бо́льшую часть дня, зато позже, когда мы разыскали, в нескольких километрах от Пальмиры, то место, где действительно находилась развилка, которую мы проворонили, и свернули на другую дорогу (в гораздо худшем состоянии, что и объясняет нашу ошибку), идущую прямо на север, через каменистые холмы, он предложил показать нам волшебное место — знаменитый Каср аль-Хейр[313], старинный дворец времен Омейядов, датированный концом VII века, место отдыха и увеселений, куда съезжались дамасские халифы, чтобы охотиться на газелей, услаждать себя музыкой и пить вино со своими друзьями и приближенными, такое густое, такое терпкое и хмельное, что приходилось разбавлять его водой; по рассказам Сары, поэты той эпохи описывали эту смесь нектара и воды как взрывчатую, из которой даже искры выбивались; вино в кубке было кроваво-красным, точно петушиный гребень. Бильгер объяснил, что Каср аль-Хейр славился изумительными фресками — сценами охоты и пиров, но не только ими, а еще и музыкальными сюжетами: на одной из них, самой знаменитой, был изображен музыкант с лютней, аккомпанирующий певице, и хотя эти фрески, конечно, давно вывезли из дворца, мысль о посещении столь достославного места необыкновенно взволновала нас. Тогда я, конечно, не знал, что первым этот замок обнаружил и описал Алоис Музиль во время своей второй экспедиции. Чтобы попасть туда, нужно было проехать километров двадцать прямо на север, по узкому асфальтовому шоссе, затем свернуть на восток, где дороги, ведущие в пустыню, спутывались в настоящий лабиринт; наша карта была весьма приблизительной, но Бильгер уверял, что найдет этот дворец с закрытыми глазами: он, мол, уже бывал в нем, а само здание — по его словам, высокое, как крепость, — видно издалека.