Тайна голландских изразцов - Дарья Дезомбре

Она уже занесла руку, чтобы постучать, как вдруг замерла, так и не коснувшись холодного стекла. По центру гостиной, между парой громоздких кожаных кресел и большим плоским экраном, на котором застыло на ярко-синем поле программное меню, висело тело прораба Збигнева, схожее с боксерской грушей. Потолки в доме оказались невысокие, а прораб был крупным мужчиной, и потому удавка казалась совсем коротенькой. Збигнев висел к Маше спиной, но она могла видеть темный от прилившей крови загривок под белобрысым ежиком волос. Маша сглотнула и почувствовала, как ногти впились в ладони.

– Спокойно. Надо позвонить в полицию, – прошептала она голосом, в котором должен был звучать сухой профессионализм, а звучал лишь ничем не прикрытый ужас. Она начала отступать задом и чуть не упала, наткнувшись на близкий соседний забор. – Соседи, – сказала себе она.

И побежала, поскальзываясь на влажной траве, к соседской двери.

* * *

Тремя часами позже Маша вышла из полицейского участка. Она так устала, что уже не чувствовала голода. Голова была тяжелой, ноги подкашивались. Не осталось сил даже дойти до железнодорожной станции. Маша растерянно огляделась по сторонам: такси поблизости не наблюдалось. Кофе с сахаром. Или кока-кола. Вот что ей нужно выпить, чтобы хоть чуть-чуть очухаться и донести себя до вокзала, а потом и до отеля в Брюсселе. Смутно помнились круглые доброжелательные лица соседей, которые открыли ей дверь, и как, по мере того как она пыталась с ними объясниться, истаяли улыбки и их сменило беспокойство, а потом и страх. Полиция приехала мгновенно. Машу отвезли в отделение, где она честно все рассказала – с самого начала. Неудивительно, что маленький щуплый полицейский, фиксируя ее показания, выглядел абсолютно растерянным: история и самой Маше казалась абсурдом. Будто босховское полотно с множеством разнообразных странных персонажей. И никакой логики. Никакого ясного следа. Маша с тоской смотрела на горящие окна редких кафе – люди заканчивали ужинать, смеялись, разговаривали. И ей чудилось, что она находится за много более толстым стеклом, как будто смотрит на них из Зазеркалья, из другой эпохи. Она не могла себя заставить переступить порог какого-либо заведения и поесть. От одной мысли об этом перед глазами вставал чуть покачивающийся, словно на каком-то фантомном ветру, висельник. Висельник, с которым они только сегодня пили кофе совсем недалеко отсюда. Нет, пожалуй, кофе пить она тоже не будет…

Маша еще раз огляделась: на остановке автобуса стоял автомат, продающий напитки, чипсы и шоколадки. Она вынула из кошелька мелочь и по одной забросила монетки в агрегат, уговорив себя на колу и какое-то печенье в шоколаде. Банка с грохотом выкатилась вниз, а печенье застряло. Плюнув на печенье, она открыла колу и, сделав несколько животворящих глотков – сплошные калории для придания сил, уточнила под уличным фонарем по карте, как ей двигаться к вокзалу. Свернула на узенькую улочку, потихоньку пошла вперед. «Забавно, – говорила она себе, – как в маленьких городках вечером становится пусто на улицах. Никакого тебе московского мельтешения, гудков машин, громких разговоров, обрывков музыки. Тишина, пение городских птиц. Где-то совсем недалеко – плеск воды в канале, – Маша остановилась, глотнула еще из банки и посмотрела на часы в мобильнике, – а ведь еще даже нет одиннадцати».

И вот тут она их услышала – шаги. «Какой-то припозднившийся житель Брюгге возвращается в свой сказочный кирпичный домик с островерхой крышей. К своему камину и к книжке, – успокоила себя она. – Какому-нибудь Диккенсу». Маша улыбнулась: уж больно уютная получилась картинка. После сегодняшнего дня ей самой не помешал бы Диккенс – для успокоения нервов. Маше вдруг ужасно захотелось побыстрее оказаться подальше от этого тишайше-приветливого города, где за один день она насмотрелась такого, чего и в Москве не покажут. Она прибавила шагу. Неизвестный за ее спиной тоже. Маша похолодела и тут же себя осадила: «Ну что за глупости! Кто там за тобой гонится? Да и что с тебя взять? Что ты такого знаешь? Перестань трусить!» Она попыталась идти размеренно и выровнять дыхание. Но поняла, что не может, не способна себя контролировать – слишком тяжелый выдался день. Пусть ее держат за идиотку, пусть! И, бросив в урну еще почти полную банку, Маша сорвалась с места и побежала. Она бежала по старой неровной кладке мостовой, мимо темных, ставших угрожающими в сумерках фасадов и только волевым усилием держалась, чтобы не закричать. Но даже банальное «на помощь!» по-французски вылетело у нее из головы. Кровь стучала в ушах, адреналин гнал ее вперед, вперед, к свету, к людям, безопасности! В какой-то момент, завернув за угол, она заставила себя остановиться и прислушаться. Бешеные толчки крови в висках и перехваченное горло мешали сосредоточиться. Она выдохнула – ей показалось, что шаги стихли. И только Маша сказала себе: «Видишь, дурочка, тебе все померещилось…», как она услышала их снова: тяжелые, уверенные, как шаги Командора. Она всхлипнула от накрывшего ее совершенно необъяснимого ужаса. «К каналу!» – приказала себе Маша. Там туристы, прогулочные катера и поздно закрывающиеся рестораны. И вновь побежала. В воздухе повеяло сыростью, на узкую улочку с воды вползал туман. Перед глазами у Маши поплыли красные пятна, закололо в боку, но она не оглядывалась по сторонам и больше не рисковала остановиться, чтобы прислушаться. Она была уверена: убийца идет за ней. Он не потеряется в лабиринте улиц, он торопится доделать свое дело. Что-то она знает, что-то, заслуживающее смерти, хоть и сама еще не понимает что.

Наконец она выбежала на канал и, повертев головой, как испуганная птица, чуть не застонала: она ошиблась направлением и оказалась на самой окраине города. Здесь не было ни поздних трактиров, ни корабликов. Только темная холодная мартовская вода, только сумрачные фасады домов, почти сливающиеся с небом, только скользкие камни мостовой, на которых так легко оступиться и упасть в этом вязком тумане, и тогда – уж точно – ее ничто не сможет спасти! Вдруг, чуть левее, она увидела лестницу, ведущую к самой воде. Ступени, схожие с теми, гранитными, что спускались к Неве где-то далеко, в городе, который казался сейчас несуществующим… Спрятаться! Ей надо спрятаться, как той Машеньке из страшноватой детской сказки, которую укрыла бережком речка с кисельными берегами. Не бежать больше в неясном направлении, попытаться отдышаться, понять, что делать дальше…

Ступеньки оказались не гранитными, а деревянными и переходили в понтон – нечто вроде пристани для частной лодки. Только лодки не было, а сверху, с набережной, свешивала свои грустные ветви плакучая ива. Маша забралась за занавес из веток, села на корточки, обхватив колени руками. Ее колотило. Голые зимние ветки не могли служить прикрытием, ветер чуть шевелил их, от чего они глухо и тоскливо постукивали; совсем рядом легонько шлепала о столбы понтона темная вода. Туман тут, внизу, вставал во весь рост – промозглый, он медленно, как призрак канала, поднимался вверх, чтобы просочиться по всему городу. Маша, дрожа, ждала, как из него появится темная фигура ее преследователя, и напрягала ухо, чтобы уловить сквозь плеск воды и стук веток звук приближающихся шагов.

И услышала – кто-то вышел на набережную и остановился. Закуривает? Оглядывается по сторонам, чтобы понять, в какую сторону она побежала? Маша замерла: догадается ли он подойти к ступеням? Неизвестный сделал еще несколько шагов – ей показалось, он встал рядом с деревом и всматривается в темноту внизу. Ужас, вязкий, как туман, настиг ее. Ей захотелось исчезнуть, самой броситься в воду канала, только чтобы не длить этот кошмар!