Выйти из учительской. Отечественные экранизации детской литературы в контексте кинопроцесса 1968–1985 гг. - Юлия Олеговна Хомякова

протагонисты – евреи, а коллаборационисты (тоже юные) – литовцы, причём в финале одной из книг Альгис, друг детства главной героини, заявляет ей о том, что он и после ГУЛАГа своих взглядов не изменил. Особую силу книгам М. Рольникайте сообщает её личный опыт: её дядя, Мишель Рольникас, участник Сопротивления, был расстрелян в Париже в 1941 г. Сама Маша вместе с семьёй – матерью, братом, двумя сёстрами – была узницей Вильнюсского гетто. Когда в 1943 г. гетто уничтожили, мать и младших детей расстреляли, а шестнадцатилетняя Маша попала в концентрационный лагерь, где ей чудом удалось выжить до прихода Красной армии. Всё это время Маша вела дневник, некоторые фрагменты которого сохранились, остальное она учила наизусть. О пережитом в гетто и лагерях Мария Рольникайте написала книгу «Я должна рассказать», которая вышла на русском языке в 1965 г. с купюрами, а в 2013 г. – в задуманном автором варианте. Думаю, что события на постсоветском пространстве через несколько лет дадут материал для новой литературы о детях на войне – на сей раз, увы, на войне современной и гражданской, хотя и с некоторыми элементами фашизма. И хотя вопрос их экранизации весьма туманен, но знать такую литературу кинематографическим авторам не помешает.

Однако потребность в детских фильмах именно для ослабления напряжённости в межнациональных отношениях всё же остаётся. Так, современные аниматоры решили создать мультфильм по мотивам ингушского фольклора: «Цель будущей сказки – показать кавказский колорит. При этом по “волшебству” она должна быть близка общероссийскому зрителю. При республиканском минкультуры создана рабочая группа, в которую вошли ингушские сказочники, публицисты и историки, энтузиасты-любители, собирающие фольклор и сочиняющие сказки. <…> Это первый мультипликационный проект с “кавказским акцентом”, и потому творческий процесс шёл не просто, возникло немало споров и разногласий.

– Сегодня кавказская тематика в том же YouTube, КВН, Интернете востребована, но однобока: житель Кавказа предстаёт в стереотипном образе безграмотного парня или же бандита. Мультфильм должен показать другой Кавказ, – считает помощник главы Ингушетии Станислав Аристов, курирующий проект»[131].

Говоря о возможности обогащения кинодраматургии литературным содержанием, нельзя не заметить, что современная детская литература по-своему отражает положение индивидуума в социуме, которое зачастую предстаёт как безнадёжное и безвыходное. По мнению томской исследовательницы Анастасии Губайдуллиной, в новой русской детской литературе практически отсутствует конфликт отцов и детей. В книгах отмечается социальная проблема («Родители у неё были чисто теоретически»), часто звучит мотив отсутствия одного из родителей. Социальная функция родителей снижается, что показывает использование сказочного кода («Жила-была мама…»). Среди антагонистов встречаются не только чудища, но и богачи; мать иной раз показана сварливой и пьяной, отец чаще служит фоном, нежели действующим лицом. Негативны варианты образа родителей (дети разбивают бутылку и освобождают оттуда родителей, которых загнал в бутылку «водочный дух»; отец сидит в тюрьме). Сын олигарха – сам олигарх, только без усов. Тип общения отцов и детей – не иерархический, а демократический: иной раз родители предстают инфантильными мечтателями. Происходит инверсия социальных ролей: ребёнок принимает ответственность за родителей, и это взросление ребёнка-героя – признак двойной адресации произведения: и детям, и взрослым. Сближение молодеющих родителей и взрослеющих детей – следствие увеличения продолжительности жизни: родители так же играют и познают мир, как и их дети, и в конце концов родители и дети не пытаются перевоспитать друг друга. Главная идея – сохранение любви в семье. Современный ребёнок получает право быть особенным, не таким, как все, что отражает известный рост толерантности. Старшее поколение утрачивает авторитарность, а младшее – категоричность. Что, по сути дела, размывает конфликт, и сюжетное произведение превращается в зарисовку. Таким образом, из произведения уходит не только счастливый финал, но и вообще какой-либо финал. Конфликт индивидуума с коллективом отражён на уровне зарисовки – как противостояние и необщение. Для драматургической основы киносценария такой материал – не из лучших…

В этой связи нельзя не прислушаться к мнению уже упоминавшегося выше Марка Липовецкого о том, что в современной литературе наблюдается дефицит трикстера. То, что сейчас, в отсутствие прежних цензурных запретов, авторы не могут придумать персонаж-трикстер нового времени, свидетельствует, по мнению М. Липовецкого, о диффузном характере социальной репрессивности. Действительно, прессинг, который испытывает современный человек, не всегда ограничивается прямым давлением действующей власти в лице правительства, начальства и т. п. Это косвенное давление навязанных стереотипов и идей, давление информационного пространства, и финансовые трудности, и дискомфорт, который испытывают миллионы наших современников, вынужденно работающих не по специальности… Стоит прислушаться к мнению писательницы Екатерины Мурашовой в её интервью на сайте www.letidor.ru: «Мне кажется, что сегодняшним российским родителям не хватает понимания того, что именно они хотели бы воспитать в своих детях. Доброту или хватку? Терпение или умение во всём отстаивать свои интересы? Устремлённость к высоким заработкам или примат духовного над материальным? Политкорректность или принципиальность? Не определившись внутри себя, родители ищут ориентиры снаружи – в телевизоре, Интернете, книгах или журналах. И, разумеется, находят. Но проблема в том, что эти найденные ими ориентиры указывают в разные стороны, а выполнить одновременно противоположные (и здраво аргументированные) рекомендации – невозможно».

Всё вышеизложенное убеждает, как важно авторам кино чаще проводить мониторинг читающей аудитории. Ведь современные дети всё равно читают книги, хоть и не так часто, как нам хотелось бы; существует даже рейтинг читательских предпочтений. Разумеется, не каждая книга годится в качестве основы киносценария. И всё же знаменательно, что именно в 2014 г., когда на территории бывшего СССР начались обстрелы бывших советских городов со стороны бывшей советской же республики, когда дети гибли от снарядов, пущенных войсками правительства страны, где они родились, – именно в этот трагический год в Институте русской литературы РАН создан Центр исследований детской литературы, который планирует проводить регулярные семинары. Это, конечно, слабый симптом выздоровления. Ещё нет оснований для уверенного оптимизма. И всё же, как известно, самое тёмное время – перед рассветом.

В связи с этим весьма характерно появление такой книги, как «Дети в лесу» итальянки Беатриче Мазини. Действие начинается на какой-то базе, вполне в духе научной фантастики: взрослые, в чьё распоряжение попали осиротевшие после глобальной катастрофы ребята, «стирают» им память. Детям ничего не остаётся, как принять это воздействие, ведь деваться им некуда. Но вдруг они случайно находят книгу сказок. У детей начинаются воспоминания – и болезненные, и приятные. Это становится толчком к протесту и сопротивлению. Вновь обретя свою человеческую сущность через восстановление связи с прошлым, дети сбегают с базы… В повести Б. Мазини «Дети в лесу», ещё не переведённой на русский язык и не экранизированной, безусловно, звучит памятная со времён перестроечного романа Чингиза Айтматова «И