Звезды – холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

– Ты подлец, Андрей Валентинович.

– Да. Я подлец, потому что вырастил тебя человеком. Огранилалмаз. Ты не смог бы пробиться сам, Петр. Ты стал бы рабочим. Или фермером. Втебе было слишком мало подлости, чтобы стать хотя бы бандитом! Сейчас ты глушилбы стаканами дешевую водку или курил травку. Гробил бы свой интеллект, своюпамять, свою доброту, по капле выдавливал из себя человека. А Земля шла бы темпутем, что уготовлен Чужими!

– Но мой путь был бы моим путем, Хрумов! То, что тыговоришь… ведь и Чужие считают, что вправе решать за нас! Они тоже граняталмаз! Не позволяют людям распыляться на ненужные дела!

– Мы оба – люди.

– И что с того? Ты не обязан был мне врать! Я не разлюбил бытебя, скажи ты правду! Ты остался бы моим дедом! Понимаешь? Я стал быкосмонавтом, объясни ты причину! Ты ведь все равно мог меня воспитать кемугодно! Борцом с Чужими, террористом, убийцей. Кем угодно!

Хрумов молчал.

Я отвернулся. Откуда-то ринулись слезы. Всплыли хрустальнымишариками, оторвались от ресниц, повисли перед глазами, отражая ядовитыйхимический свет. Голубые звезды…

– Я полюбил тебя, Петя, – сказал Хрумов. – Веришь?

– Полюбил? Как удачный инструмент, к которому руки привыкли?

– Нет. Как внука. Я своего сына не любил так, как полюбилтебя.

Я молчал. Робко затеплились лампы аварийного освещения.

Не хочу сейчас света!

– Это очень просто – решиться на подлость, – тихо произнесХрумов. – Особенно когда сам признаешь, что это подлость. Решить, что нуженнаследник. Продолжатель идей. Раздать немного денег на взятки… я никогда не былбедным человеком, ты ведь знаешь. Нанять врачей, отобрать одного малыша изполутора тысяч. Власти знали… но им было плевать. Старый шумный популист сошелс ума и выбирает себе нового внука… Да, я хотел найти соратника. Простосоратника! Молодого и обязанного мне всем. Потом ты стал мне сыном, внуком,всем… Я слишком любил тебя. Я боялся признаться. Это очень сложно, решиться наоткровенность… особенно когда любишь. Какая разница, в конце концов, какаяразница… Я должен был сказать тебе как можно раньше. В десять, двенадцать,пятнадцать лет. Ничего бы это не изменило. Я хоть сейчас могу тебе рассказать…как бы ты отреагировал в том или ином возрасте. Но я не смог. Не сумел.

– Ты врешь, – прошептал я.

– Нет, Петя. Я никак тебе не могу доказать, что не вру.Никак. Я ведь действительно чужой тебе человек. Чужой по крови. А любовь… ее неизмеришь никаким прибором. Не приложишь справку с печатью.

– Ты меня любил, потому что Земля…

– Да провались она, эта Земля! – тонко закричал дед. – Впыль рассыпься! Сгори в огне! Разве я знал, знал тогда… разве я знал…

Я дернулся, цепляясь за кресло, рывком подтягиваясь к деду.Он скрючился, закрывая ладонями лицо, но непослушные слезы, жалкие старческиеслезы, сочились сквозь пальцы, искрами разлетаясь по кабине. Я усадил его вкресло и помог пристегнуться. Прижал голову к его груди, как в детстве, когдамог спрятаться от всех бед и обид на его коленях.

– Дед, прости меня…

– Петя, мальчик мой… – Он трясся от рыданий. – Я виноват, явиноват, я знаю.

– Дед, прости…

– Ты прав, я не мог, я не должен был врать. Ты не поверишьмне теперь, никогда. И будешь прав. Я слишком много говорил… о свободе… о правебыть собой. Но мы не свободны, мальчик мой. Мы рабы. Мы слуги своей любви.

– Дед, я верю тебе…

– Я слишком любил Землю. Любил наш смешной мир. И нашунесчастную страну – всегда любил больше, чем Землю. И свой дом любил больше,чем страну. Потому что только такова любовь, она складывается из малого, изчастичек, из чего-то смешного и глупого, из подъезда, где первый раз целовался,из двора, где первый раз подрался, из работы, в которой нашел себя… Не свободаважна, Петя. Любовь…

Я отвел его руки от лица, посмотрел в глаза старика.

– Я люблю тебя, деда, – сказал я. – А Россию я тоже люблю. ИЗемлю. Но это – дальше. Не плачь, пожалуйста. Сейчас Данилов с Машей вернутся…

Невольно посмотрев на люк в шлюзовую камеру, я вздрогнул.Там, сцепившись за руки, висели Маша и Данилов. Рядом с ними парил счетчик.

Давно так висят…

– Петр, начните реанимацию челнока, – сказал Данилов. Идобавил: – Пожалуйста.

Я кивнул, не произнося ни слова. Плевать, что они слышали, ачто нет. Главное, что дед еще плачет, промакивая слезы рукавом.

– Я мог бы сказать что-то, подобающее ситуации, –прошелестел счетчик. – И это прозвучало бы правдоподобно. Но я промолчу, ибо насамом деле не испытываю никаких значительных эмоций.

– Понимаю, – сказал я. – Вот поэтому мы сильнее вас, ящерка.Потому что всегда испытываем эмоции. К месту они или нет.

Рептилоид щелкнул челюстями.

– Я надеюсь, что в отношении нас эмоции человечества будутположительны, – сказал он. Почти просительно сказал.

– Это зависит от того, заслужите ли вы нашу любовь, –ответил я. – Но пока у вас есть шанс.

Челнок ожил.

В топливные элементы вернулась энергия, в компьютеры –полетные программы. Мы реанимировали корабль дружно и молча. Земля была далеко,«двенадцать с хвостиком» световых лет. И все корабли Земли, прекрасно зная этудистанцию, никогда не сумеют нас найти.

Главное – направление. Это как в жизни: быстро понимаешь,как далеко может пойти человек, но никогда не знаешь, какой путь он изберет.

Оказывается, угнать звездолет – очень просто. Когда всесистемы начали функционировать в штатном режиме и мы вернулись по креслам –болтаться без опоры не самое приятное занятие, вопреки расхожему мнению, –Данилов с едва уловимым смущением сказал, прячась за деловым тоном:

– Мария, я должен тебя проинструктировать о пользованиитуалетом…

– Спасибо, я очень подробно изучила документацию, – ответиладевушка.

– Хорошо… женские насадки должны быть в контейнере надсанитарным блоком.

– Я найду.

Она даже не покраснела. Нет, молодец Маша. Ей бы чуть-чутьженственности ко всем имеющимся достоинствам…

– Может быть, тогда перейдем к делам? – спросил дед. Огляделвсех, удовлетворенно кивнул. – Мы с Петей извиняемся за свою слабость… но у насвсплыли старые проблемы. Простите. Давайте теперь заниматься тем, ради чего мыстали преступниками.

– Я мечтаю об этом, – сказал Данилов.