Этюды Черни - Анна Берсенева

Когда Сергей это понял, то сразу же перестал показывать женщинам то, что они толковали так превратно. Какое уж им удовольствие иметь дело с человеком, который, как бетонная плита, одинаков внутри и снаружи, было ему непонятно. Но мало ли что ему было непонятно в женщинах! Что ж, он перестал рассказывать им о том, что его действительно волновало, перестал возмущаться в их присутствии несправедливостью и восхищаться искренностью, перестал задавать вопросы, ответы на которые надо было искать слишком напряженно…

Сначала это придавало его отношениям с женщинами некоторую настороженность, но потом он научился скрывать проявления своих чувств машинально, без усилия, и все пошло гладко. Женщины относились к нему с приязнью и даже любили его за то, что он считал поверхностностью, ну и что? Зато они существовали в его жизни легко и приятно. А глубокие, искренние разговоры можно было вести с учениками, те любили Сергея как раз за это. В числе прочего – за это.

Каждый раз, когда он забывался и на глаза женщинам попадалось то, что отец называл «внутренним ребенком», – они встречали это явление с опаской. В лучшем случае с опаской, а то и с желанием прервать отношения с мужчиной, который относится к жизни так странно; одна из них сказала – «слишком нервно». Такое, впрочем, случалось нечасто, даже не столько потому, что Сергей был осторожен, а просто потому, что ему редко встречались женщины, с которыми он хотел бы быть самим собой. Но и с этими, редкими, работало отцовское правило: покажи им, что ты чем-то взволнован, расстроен, воодушевлен – и всё, больше ты их, скорее всего, не увидишь.

И как он мог забыть это правило и что вдруг заставило его забыться? Вот и получил, чего следовало ожидать: Александра Иваровская исчезла из его жизни, проведя в ней один день. В этот день он умудрился вывалить на нее целый ворох рассуждений о правильном устройстве общества – рассуждений банальных, пафосных, ей совершенно неинтересных и произнесенных именно с тем волнением, которое уместно у ребенка.

Сознавать это было неприятно. А уж когда Сергей вспоминал, как заявил ей, что в качестве доблестного рыцаря спас прекрасную даму от дракона, – ему хотелось провалиться сквозь землю. Правильно сделала прекрасная дама, что исчезла. И даже если бы он не впал в какой-то странный ступор и не забыл записать номер ее телефона, это ничего не изменило бы. Не ходи к гадалке: он позвонил бы, она вежливо поболтала бы с ним минут пять и простилась бы навсегда. Собственно, она и простилась с ним навсегда, это же понятно.

Но, говоря себе все это, Сергей чувствовал, что его гложет какое-то неясное беспокойство. С чем оно связано, он не понимал, а жить в состоянии неясности не любил. К тому же вечером того дня, который они провели с Александрой, ему показалось, что она стала какой-то подавленной, хотя на Болотной площади и потом, уже в его комнате, когда выпили за хороший день, была весела и явно испытывала такое же воодушевление, какое испытывал он, и не скрывала этого, потому и он не стал скрывать… А потом она вдруг стала мрачнеть, пить как-то торопливо и много, и он даже стал пить вместе с нею, хотя к алкоголю относился равнодушно – показалось, что неприятен ей будет человек, словно бы наблюдающий, как она пьянеет.

Все эти странности требовали не размышлений, а действий, это было для Сергея очевидно.

«Ну, удивится, ну, посмеется! – сказал он себе наконец. – В конце концов, прямо в глаза не высмеет, она же интеллигентный человек. Зато ее увижу».

Как он собирается увидеть Александру, не зная номера ее квартиры, – этого вопроса Сергей себе не задавал. На месте разберется.

Как только он решил, что нет ничего зазорного в том, чтобы отправиться на Малую Бронную, угол Спиридоньевского, – настроение у него сразу улучшилось и смутное беспокойство исчезло.

Утром в воскресенье, когда Сергей выходил из дому, мама выглянула из комнаты, но куда он идет, не спросила. Так было между ними заведено: если сочтет нужным, то скажет сам.

В отличие от большинства мам, сыновья которых перешагнули порог сорокалетия, не женившись, а значит, перешли в категорию с неприятным названием «старые холостяки», его мама никакого волнения по этому поводу не выказывала и сватать ему всяческих «приличных женщин» и «чудесных девушек» не пыталась.

Однажды, когда у них зашел разговор на эту тему, она пожала плечами и сказала:

– Мне кажется, это только в последнее время – да, последние лет сто, я думаю, – стало заведено непременно жениться. А в классической литературе мужчины твоего возраста далеко не все женаты. Тогда, по-моему, это не было таким уж обязательным событием в жизни каждого мужчины.

– Тогда просто муж обязан был содержать жену и детей. А деньги на это были не у каждого, – усмехнулся Сергей.

– Да нет, разные были причины, – не согласилась мама.

Может быть, женитьба сына была той водой, на которую она дула, сама обжегшись на молоке. Как бы там ни было, он был доволен, что она не вмешивается в его жизнь и не дает ему пустых советов.

Подъезды в доме Госстраха – Сергей некоторое время вел в школе москвоведение, поэтому хорошо знал московскую топонимику – были расположены прихотливо: тот в арке, этот в переулке. Окна выходили и на улицу, и во двор. Консьержек в подъездах не было. Оставалось только встать перед какой-нибудь из входных дверей и дождаться, когда из нее выйдут жильцы.

Это он и сделал. Он мало думал о том, как добиться успеха. Он не привык задумываться о мелочах и не раз убеждался в том, что это не нужно.

Дверь подъезда открылась, и на улицу вышла женщина. Язык не поворачивался сказать «старушка», хотя на вид ей было за шестьдесят. Необычное она производила впечатление: как будто в тонкую, непростую внешность вписано какое-то очень простое содержание. Сергей мгновенно перебрал в голове своих знакомых, приятелей, соседей и понял, в каком случае человек так выглядит: когда ум, несомненно, у него имеющийся, не имеет, однако же, привычки к игре воображения. У этой женщины был практичный ум, поэтому ее тонкая красота казалась избыточной.

Эти размышления, отвлеченные и довольно рассеянные, заняли в его сознании лишь несколько секунд. Из соседнего подъезда тем временем тоже вышла женщина, но постарше. Вот это действительно была старушка – маленькая, прозрачная, интеллигентная московская старушка вымирающей породы.

– Здравствуй, Нора, – сказала она.

– Здравствуйте, Мария Игнатьевна, – кивнула ей первая. – Вы в булочную? Сказали бы, я же все равно иду. Вам бы тоже хлеб взяла.

Чтобы вспомнить рассказ про няню Нору с острова в Ледовитом океане, Сергею и секунды не понадобилось.

– Здравствуйте, – сказал он, подходя к беседующим женщинам. – Вы не подскажете, в какой квартире живет Александра Иваровская?

Мария Игнатьевна посмотрела на него удивленно, Нора – настороженно.

– А вам зачем? – спросила она.

– Я потерял ее телефон, – объяснил Сергей. – А должен передать ей кое-что важное.

– Я могу передать, – сказала Нора.