Этюды Черни - Анна Берсенева

Мария Игнатьевна сделала возражающий и смущенный жест – мол, зачем вмешиваться, когда не просят? – но Нора не обратила на это внимания. Похоже, Сергей правильно догадался о практичности ее ума. Настороженность по отношению к незнакомому человеку, безусловно, важная составляющая практичности.

– Я хотел бы сам, – сказал он.

– Мало ли кто чего хочет… – начала было Нора.

Но Мария Игнатьевна не дала ей договорить.

– Саша в больнице, – сказала она. – Так что вы можете не искать ее квартиру.

Если свой интерес к красивой и умной женщине, какой, несомненно, являлась Александра, Сергей мог считать естественным, то чувство, охватившее его при известии о том, что она в больнице, невозможно было объяснить обычными причинами.

Она была ему никто. Его не связывало с ней не то что сколько-нибудь сильное чувство, но даже сколько-нибудь длительное знакомство. Он даже фамилию ее узнал только из Интернета!

«При чем здесь ее фамилия? – подумал Сергей. – И мало ли почему люди попадают в больницу? Может, у нее скарлатина!»

Он словно попытался отмахнуться этой случайной и ненужной мыслью от того, что чувствовал сейчас. Но отмахнуться не удалось – никуда не ушло ошеломление, охватившее его при этом известии.

– В какой она больнице? – спросил он.

– В Боткинской, – ответила Мария Игнатьевна. – Там есть такой небольшой корпус…

Нора посмотрела на нее укоризненно: зачем она это рассказывает незнакомому человеку? Но, кажется, в том, что касалось человеческой души, Мария Игнатьевна разбиралась лучше ее.

– Я вам объясню, как найти, – сказала она Сергею.

Мария Игнатьевна сказала, что всю жизнь проработала в Боткинской больнице и до сих пор там консультирует. Вероятно, она не только договорилась, чтобы Сергея пропустили в этот неприметный корпус, но и устроила Александру сюда на лечение.

Когда Сергей вошел в здание, ему показалось, что ни больных, ни врачей с медсестрами здесь нет вовсе. Было тихо, пустынно и респектабельно.

Он постучал, услышал «войдите» и открыл дверь.

Палата была залита солнечным светом так, что казалась подводным царством из детской сказки. Редкой красоты был этот январский день, Сергей только теперь заметил. Деревья сплетали за окном черно-серебряные ветки. Лежа на высокой кровати, Александра словно плыла прямо в этом окне, среди этих сказочных веток.

– Ой, здравствуйте! – воскликнула она. – Как это вы здесь очутились?

Это был очень наивный, очень девчоночий возглас. И сама она не то что помолодела даже, а вот именно стала похожа на девчонку. Это из-за короткой стрижки, да.

Сергей смотрел на ее поразительную юную стрижку, на глаза, ставшие огромными за то время, что они не виделись… Как такое может быть, глаза, что ли, увеличились? Но ведь этого не бывает. А, просто она похудела.

Она и раньше была красивая, да что там, она была просто ослепительная красавица. Но теперь, переменившись, стала такая, что у него перехватило дух.

– Что с вами случилось, Саша? – спросил он, вместо того чтобы ответить на ее вопрос.

Не все ли равно, как он здесь очутился, да это ерунда просто!

– Под машину попала, – сказала она. – Но мне страшно повезло. Просто фантастически повезло.

– Везение очевидное.

Он кивнул на ее поднятую и закрепленную на весу ногу в гипсе.

– Вы не понимаете. – Она улыбнулась. – Это было ночью, водитель был пьян, вылетел на тротуар… Мог бы по стене меня размазать. А всего лишь ногу задел, больше ни царапины.

– И зачем вас ночью на улицу повело! – в сердцах сказал Сергей.

– Ну… – Она смутилась. – За дуростью.

Он тоже смутился. С какой стати она должна перед ним отчитываться? Может, на свидание ходила. Да мало ли какие резоны существуют в жизни такой женщины, как она! Он об этом даже понятия не может иметь.

И как это ему в голову не пришло самое естественное, что должно было прийти: раз она не дает о себе знать, то с ней могло что-то случиться. А он вместо этой простой и ясной мысли выводил какие-то теории о внутреннем ребенке, которого якобы некстати ей показал… Черт знает о чем он думал!

Он смотрел на нее во все глаза, чувствовал себя полным идиотом, но не мог найти у себя в голове и выговорить хотя бы одно такое слово, чтобы идиотом его не считала она.

– Вы не очень торопитесь, Сергей? – вдруг сказала Александра. – Посидите немного?

Он кивнул и сел на стоящий у кровати стул, стараясь не выдать своего волнения и не понимая, к чему это старание.

– Здесь хорошо, – сказала она. – Мне совсем не хочется отсюда выходить.

– Ну да! – не поверил он. – Здесь, конечно, прилично, но все равно же больница, тоска смертная.

– Я раньше тоже так думала. Потому что никогда в больницу не попадала. А теперь… Вы читали «Волшебную гору» Томаса Манна? Про санаторий в Давосе.

– Читал.

– Надо же! Я ведь просто на всякий случай спросила. По-моему, сейчас про такие книги даже спрашивать неприлично. Все равно никто не читал, зачем же людей смущать?

– Вы говорите, как старушка, – улыбнулся Сергей. – Раньше все всё читали, а теперь никто ничего не читает, не умеет, не хочет, не любит, не работает, и далее везде.

– Наверное. – Она снова смутилась. – Да, так о волшебной горе. Здесь – волшебная гора. Зачарованное царство. Замкнутый мир. Ничего внешнего, лишнего.

– А внешнее – лишнее?

– Теперь мне кажется, что да. Я, знаете, перебираю все, что есть в моей жизни внешнего, и ничто из этого меня не притягивает, не влечет.

Что-то завораживающее и правда было в этой комнате. Все заливающий солнечный свет, и фантасмагорическое скрещение веток за окном, и то, как Саша лежит на высокой кровати – взгляд не отведешь…

«Как Спящая красавица, – подумал Сергей. – Осталось только поцеловать».

Эта глупая мысль смутила его невероятно, он испугался, что покраснеет, как впечатлительный юноша. Но он не был впечатлителен и давно уже не был юношей, отчего же тогда?..

«Она мне нравится, и она для меня недоступна, неприступна, – подумал он. – Да, дело только в этом».

Она думала о чем-то своем и так была погружена в эти мысли, ему непонятные, что даже говорила, кажется, не с ним – просто говорила. Надоело молчать, и хорошо, что появился какой-то человек. Сидит напротив, слушает, головой кивает. А если бы он и не появился, то она, может, говорила бы в одиночестве, хотя бы мысленно.

– Я все думаю, думаю: что было со мной хорошего после детства, после юности? – сказала она. – И ничего не вспоминается. Только музыка, да. А человеческого – ничего.