Весь мир театр - Борис Акунин

Эраст Петрович отвел глаза. Почему она смотрит с мольбой?Неужто из-за этой безделицы? Должно быть, обычная аффектация актрисы – уж еслипросить, то со слезой во взоре. А сама всего лишь хочет поощрить усердие ещеодного обожателя. Ей ведь необходимо, чтобы все вокруг ее любили – вплоть до«лошадей, кошек и собак».

Насчет финала ему действительно было все равно. Он охотно неприходил бы на премьеру – и вовсе не из-за авторского волнения. Эраст Петровичпо-прежнему надеялся, что спектакль с треском провалится. Если зрители испытаютхоть сотую долю отвращения, которое ныне вызывала у драматурга эта слюняваялюбовная мелодрама, в результате можно не сомневаться.

Увы, увы.

Премьера «Двух комет», состоявшаяся ровно через месяц послетого, как труппа ознакомилась с пьесой, прошла с триумфом.

Аудитория с восторгом впитывала экзотику карюкай, то есть«мира цветов и ив», как называют в Японии химерическое царство чайных домов,где невообразимо элегантные гейши ублажают взыскательных клиентов эфемерными,неплотскими изысками. Декорации были чудо как хороши, актеры играли отменно,превращаясь то в марионеток, то в живых людей. Таинственный стук гонга имедовый речитатив Сказителя попеременно убаюкивали и гальванизировали публику.Элиза была ослепительна – другого слова не подберешь. Пользуясь темнотой иположением одного из тысячи зрителей, Фандорин мог беспрепятственно на неесмотреть и сполна насладился запретным плодом. Странное чувство! Она быласовсем чужая, но в то же время говорила его словами и повиновалась его воле –ведь пьесу-то написал он!

Принимали Альтаирскую-Луантэн великолепно, после каждойкартины с ее участием кричали «Браво, Элиза!», однако еще больший успех выпална долю никому не известного актера, исполнявшего роль рокового убийцы. Впрограммке было написано просто «Неслышимый – г. Газонов» – так Маса перевелсвою японскую фамилию Сибата, состоящую из иероглифов «лужайка» и «поле». Егоакробатические пируэты (с пристрастной точки зрения Эраста Петровича,выполненные очень средненько) приводили неизбалованную трюками театральнуюпублику в восхищение. А когда, следуя сюжету, ниндзя сдернул маску и оказалсянастоящим японцем, зал разразился криками. Никто этого не ждал. Освещенныйпрожектором Маса весь сиял и лоснился, как золотой Будда.

Потрясло зрителей и электротехническое изобретениеДевяткина. Когда свет сначала погас, а затем высоко над головами залучились двекометы, по театру прокатился вздох. Партер побелел от повернутых к потолку лиц,что само по себе было довольно эффектно.

– Гениально! Штерн превзошел себя! – говорили в директорскойложе, где сидел Фандорин, важные рецензенты. – Где он взял этого чудесногоазиата? И что за «Э.Ф.» написал пьесу? Должно быть, какой-нибудь японец. Илиамериканец. Наши так не умеют. Штерн нарочно скрывает имя, чтобы другие театрыне перекупили автора. А как вам любовная сцена? На грани скандала, но сильно.

Любовную сцену Эраст Петрович так и не видел. Опустил глазаи ждал, пока зрители закончат сопеть и сглатывать. Противные звуки были отличнослышны, потому что в зале воцарилась шокированная тишина.

Выходы на поклон длились целую вечность. В зале попробоваликричать «Автора! Автора!», но как-то неуверенно. Никто толком не знал,присутствует ли он в театре. Со Штерном было условлено, что Эраста Петровичаприглашать на сцену не будут. Зрители пошумели и перестали. Публике и бездраматурга было кого чествовать и осыпать цветами.

Он смотрел в бинокль на прекрасное, сияющее счастьем лицоЭлизы. Ах, если б она хоть раз в жизни с таким выражением посмотрела на него,все прочее не имело бы значения… Маса церемонно кланялся в пояс и тут же свидом заправского премьера посылал в зал воздушные поцелуи.

На этом испытания еще не заканчивались. Фандорину предстояловынести банкет за кулисами – не пойти на него было совершенно невозможно.

Он долго курил в фойе уже после того, как разошлась публикаи умолк шум в гардеробе. Наконец, с тяжелым вздохом поднялся на актерский этаж.

Сначала Эраст Петрович прошел темным коридором, кудавыходили двери уборных. Вдруг неудержимо захотелось заглянуть в комнату, гдеЭлиза готовится к выходу, превращаясь из живой женщины в роль: сидит передзеркалом и, словно кицунэ, меняет одну сущность на другую. Быть может, видпомещения, которое она использует для этих метаморфоз, как-то поможет понять еетайну?

Он оглянулся, нет ли кого вокруг, дернул медную ручку, нодверь не поддалась, она была закрыта на ключ. Странно. Насколько было известноФандорину, у актеров «Ковчега» не принято запирать уборные. Этот маленький фактпоказался Эрасту Петровичу символичным. Элиза не пустит его в свой секретныймир, не даст подглядеть туда даже одним глазком.

Зашагал дальше, качая головой. Большинство уборных были нето что незаперты, но даже приоткрыты, а самая дальняя хоть и оказалась плотнозатворенной, но, когда он на пробу повернул ручку, дверь тут же распахнулась.

Перед взором удивленного Фандорина предстала картина в духенепристойных гравюр сюнга, которые пользуются таким успехом у иностранцев.Прямо на полу, меж гримерных столов с зеркалами, Маса в черной облегающей курткениндзя, но без нижней половины костюма, сосредоточенно заворачивал кимоноСерафиме Клубникиной, исполнявшей в спектакле роль гейши-ученицы.

– Ой! – воскликнула субретка и вскочила, оправляя одежду.Эрасту Петровичу не показалось, что она сильно смущена. – Поздравляю спремьерой!

И, подобрав подол, выскочила за дверь. Японец с сожалениемсмотрел ей вслед.

– Я вам нужен, господин?

Фандорин спросил:

– Так у тебя роман с Клубникиной, а не с?..

Он не договорил.

Поднимаясь, Маса философски сказал:

– Ничто не кружит женские головы сильнее, чем Большой Успех.Раньше эта красивая девушка не проявляла ко мне интереса, но после того, какмне похлопала и покричала тысяча человек, Сима-сан стала смотреть на менятакими глазами, что было бы глупо и невежливо оставить это без последствий. Взале многие женщины глядели на меня точно так же, – заключил он, судовольствием разглядывая себя в зеркале. – Некоторые говорили: «Как он красив!Настоящий Будда!»

– Надень штаны, Будда.