Весь мир театр - Борис Акунин

«С меня довольно, – сказал себе Эраст Петрович. – Мне нет доэтой женщины дела, но наблюдать, как она флиртует с мужчинами, незачем. Этоотдает захер-мазохизмом». Он прикинул, когда можно будет удалиться, чтобы этоне выглядело афронтом, и решил, что минут через десять.

Ровно через десять минут он подошел к Штерну и шепотомпопрощался, попросив не привлекать к его уходу ничьего внимания.

Ной Ноевич выглядел то ли расстроенным, то ли озабоченным.Вероятно, его встревожила речь мецената.

– Блестящий дебют, блестящий, поздравляю, – пробормотал он,пожимая Эрасту Петровичу руку. – Давайте думать о следующей пьесе.

– Б-беспременно.

С облегчением Фандорин направился к выходу, лавируя междуактерами и гостями, большинство которых держало в руках чай или коньячныерюмки.

Двери сами распахнулись навстречу Эрасту Петровичу. Он едвауспел подхватить Элизу, буквально ударившуюся об него всем телом. На ее лицезастыла маска ужаса, из-за расширенных зрачков глаза казались черными.

– А-а-а… – простонала она, кажется, не узнавая Фандорина. –А-а-а-а…

– В чем дело? Что случилось?

По коридору бежал Шустров, утирая платком лоб.

– Что вы с ней сделали, черт бы вас побрал?! – крикнул емуЭраст Петрович.

– Там… – Предприниматель, всегда такой спокойный, указывалкуда-то дрожащим пальцем. – …Там, в уборной… Элиза взяла ключ со щита, открыладверь… А там… Нужно вызвать полицию! Телефон… Где телефон?

Мертвец лежал в уборной, прямо под дверью, в позе зародыша –скрюченный, прижавший руки к животу. Стараясь не наступить в огромную лужукрови, Фандорин осторожно взял из разжатых пальцев складной нож с очень острым,слегка изогнутым лезвием.

– Рассекуха, – сказал за спиной Маса.

– Без тебя вижу. Отодвинься, никого не подпускай. Здесь многос-следов, – не оборачиваясь, сухо велел Эраст Петрович.

В комнате повсюду были пятна крови, кровавые отпечатки рукпокрывали изнутри дверь, на полу виднелись красные следы остроносых подошв.Именно такие были на кавалерийских сапогах покойника.

– Пустите меня! – послышался сердитый голос Штерна. – Этомой театр! Я должен знать, что тут произошло!

– Входить не с-советую. Полиции это не понравится.

Ной Ноевич заглянул в уборную, побледнел и пересталнастаивать, чтобы его пустили.

– Бедный мальчик. Его зарезали?

– Пока не знаю. Полагаю, корнет умер от потери крови.Широкая резаная рана живота не вызвала мгновенной смерти. Он метался покомнате, хватался за дверную ручку, потом силы его оставили.

– Но… почему он не выбрался в коридор?

Фандорин не ответил. Он вспомнил, как по дороге на банкетпроходил здесь и удивился, что дверь заперта на ключ. Оказывается, Лимбах лежалвсего в одном шаге, к тому времени, очевидно, уже мертвый или потерявшийсознание.

– Море крови, – обернувшись, сообщил остальным Штерн. –Гусара зарезали или же он сам зарезался. В любом случае, завтра мы снова будемво всех газетах. Репортеры вмиг разнюхают, что юноша был поклонником Элизы.Кстати, что она?

– С ней Симочка, Зоя Дурова и Простаков, – ответила ВасилисаПрокофьевна. – Бедняжка в полуобморочном состоянии. Представляю себе, каковоэто – открыть дверь в собственную уборную и увидеть такое… Не знаю, как она этопереживет.

Сказано это было с особым значением, которое Фандоринотлично понял.

– По крайней мере теперь ясно, почему корнет не бесновалсяна премьере, – хладнокровно заметил Разумовский. – Интересно, как он вообщесюда попал? И когда?

Ступив на носок между брызг крови, Фандорин потянул зауголок картонку, что высовывалась из кармана парадного красного доломана. Этобыл пропуск на артистический этаж, без которого в день премьеры постороннегосюда не пустили бы.

– Судя по тому, что никто из актеров Лимбаха не видел, онпопал в к-коридор уже после начала спектакля. Господин Штерн, кто выдаетподобные пропуска?

Ной Ноевич взял картонку, пожал плечами.

– Любой из актеров. Иногда я или Жорж. Обычно гостипользуются пропуском во время антракта или после спектакля. Однако мы игралибез перерыва, а сразу после спектакля все отправились в буфет. Сюда никто незаходил.

– Борьно, – сказал Маса.

– Ты о чем?

– Когда зивот попорам – борьно. Он не самурай, он кричар.Гуромко.

– Конечно, кричал. Но в зале играла музыка, а здесь не былони души. Никто не услышал.

– Смотрите, господин. – Палец Масы показал на дверь.

Среди подсыхающих потеков крови виднелись две грубонамалеванные буквы: «Ли», причем вторая была смазана, словно пишущего оставилисилы.

– Ну вот что. – Эраст Петрович перешел на японский. – Неспускай глаз со всех, кто тут есть. Больше мне от тебя ничего не нужно. Язаймусь этим делом сам, а поможет мне Субботин. Все равно без полиции необойтись.

– Что вы говорите? – нахмурился Ной Ноевич. – И почему вы недали Жоржу вызвать полицию?

– Я как раз и сказал Масе, что теперь пора. Сначала нужнобыло убедиться, что никто не войдет в уборную и не испортит следов. С вашегопозволения, протелефонирую я. У меня есть в сыскной полиции знакомый, оченьхороший специалист. Господа, прошу всех вернуться в б-буфетную! А вы, господинШтерн, поставьте у двери двух капельдинеров.

– Нет никаких сомнений это самоубийство.

Следователь московской сыскной полиции Сергей НикифоровичСубботин по всегдашней привычке вдавил в переносицу дужку очков и, будтоизвиняясь, улыбнулся. – На сей раз, Эраст Петрович, ваше предположение неподтвердилось.

Фандорин не поверил своим ушам.

– Вы шутите? Человек сам распорол себе живот, а потом,опять-таки сам, запер дверь снаружи и повесил ключ на щит?

Субботин похихикал, отдавая должное шутке. Промокнул платкомредкие белесые волосы – время шло к рассвету, позади осталось несколько часовнапряженной работы.