Воскрешение Офелии. Секреты девочек-подростков - Сара Гильям

«Я не в восторге от этой модельной жизни, но рада, что Джесс счастлива, – призналась Бренда. – Незачем ей заниматься тем же, чем и я. Я стараюсь признать, что Джесс взрослеет и становится самостоятельной. Я ей этого желаю».

«Тебе надо и своей жизнью заняться», – сказала Джессика. Бренда кивнула: «Да, я стараюсь».

Я напомнила им старую поговорку: «Бархатные цепи разорвать труднее всего».

Соррел, 16 лет, и Фей

Фей и Соррел сидели у меня в кабинете зимним вечером. Неделю назад Соррел призналась Фей, что она лесбиянка, а Фей уговорила ее обратиться за консультацией, чтобы постараться понять, как это повлияет на ее жизнь. И мать, и дочь были в джинсах и старых туристических ботинках. Я стала расспрашивать Соррел, каково это – почувствовать себя лесбиянкой.

«Я уже давно чувствовала, что отличаюсь от всех остальных, но не могла понять, в чем именно. Когда я училась в шестом классе, то в фантазиях представляла себе, как целую танцовщиц из спортивных групп поддержки и хорошеньких учительниц. Но я не была знакома с другими лесбиянками, а само это слово воспринимала как оскорбительное. И хотя меня тянуло к девочкам, я отказывалась считать себя лесбиянкой».

Она посмотрела на мать, и та одобрительно кивнула, предлагая продолжать рассказ. Соррел глубоко вздохнула: «Я обнаружила какие-то старые психологические книги о гомосексуализме, но от них не было никакого толка. Мне нужны были истории о том, как у девушек, похожих на меня, все в жизни было хорошо. А ничего такого мне не попадалось. Я была счастлива, когда Эллен Ли Дедженерес[22] объявила, что она лесбиянка. Она талантливая и симпатичная, и я с удовольствием познакомилась бы с ней лично».

Фей сказала: «Соррел всегда была особенная».

«Папа ушел от нас, когда мне было два года. Я с подозрением отношусь к мужчинам, – сказала Соррел. – И я устроила маме адову жизнь, когда она вышла замуж за Говарда».

«Мы не общаемся с отцом Соррел, – объяснила Фей. – А за Говарда я вышла замуж не подумав».

«Говард был придурком, – вклинилась в наш разговор Соррел. – Он пытался меня контролировать, хотел сделать из меня маленькую леди».

Фей с ней согласилась: «Говард хотел, чтобы она носила платья. А она отказывалась. Он настаивал, что нужно показать Соррел, кто в доме хозяин, и мы из-за этого постоянно ссорились. Я никогда не пыталась контролировать Соррел. Мне нравилось, что она такая уникальная, и я хотела, чтобы она была самой собой».

«Мама с Говардом развелись, когда мне было одиннадцать лет, – сообщила Соррел. – Я лично не планирую когда-нибудь снова жить с мужчиной под одной крышей».

Фей продолжала: «Даже в начальной школе Соррел отличалась от других детей. Она много времени проводила за чтением или рисованием. Собирала камни и листики».

Соррел вмешалась в разговор: «Мне нравились вещи, которых не касалась рука человека».

Я поинтересовалась, как другие дети относились к Соррел. Та ответила: «У меня было немного друзей, разве что воображаемые. Я предпочитала общаться с мальчиками, а не с девочками. Девочки такие кривляки и пустышки».

«Я не могла защитить ее, – сказала Фей. – По крайней мере мне хватило ума не вмешиваться и не пытаться ее изменить. Я знала, что ей хорошо вот такой, какая она есть. Старалась сделать так, чтобы дома ей было спокойно и уютно».

Соррел призналась: «В старших классах все стало хреново. Когда я общалась со сверстниками, то мне казалось, будто я с другой планеты. В школе я была изгоем».

Она глянула на Фей и тихо сказала: «Маме будет неприятно слышать это, но я даже думала, что покончу с собой. Я никуда не вписывалась. И даже самой себе я не могла признаться, чем я отличаюсь от остальных».

Фей вздрогнула при словах о самоубийстве, но взяла себя в руки и не мешала Соррел продолжать рассказ.

«Меня спасал мой внутренний мир. Реальный мир был слишком враждебен, поэтому я придумывала собственные миры. Я нарисовала множество фантастических картин».

Фей радостно улыбнулась: «У Соррел собственное видение мира».

«Меня спасло рисование», – согласилась с ней Соррел.

Я спросила у Соррел, чем могу ей помочь.

«Я хочу познакомиться с другими лесбиянками. Хочу знать, что я не одна такая. Хочу прочесть больше о таких же девушках, как я».

Мы побеседовали о местном Ресурсном центре для женщин и о магазине женских книг, который находился неподалеку. Я рассказала о подростковой группе поддержки для геев и лесбиянок.

Фей напомнила нам, что Соррел отличается от других сверстников не только сексуальной ориентацией. Она была самостоятельнее других девушек. Она была чувствительной, у нее была развита интуиция, и она остро реагировала на все происходящее вокруг, иногда настолько остро, что Фей опасалась, как бы подобная чувствительность не навредила ей.

Соррел сказала: «Я хочу поблагодарить маму за поддержку. Она всегда была на моей стороне, несмотря на все мои странности».

Фей улыбнулась: «Я внушила ей мысль о том, что разумное сопротивление – это хорошо. Соррел может дать миру много прекрасного, и я стремилась защищать ее таланты. Когда я сама была маленькой, то многого боялась. Я хотела найти свое место в жизни и быть популярной. Я многое потеряла из-за своего конформизма. Когда я повзрослела, то мне пришлось долго расхлебывать то, что я натворила в свои юные годы. И я от души стремилась помочь Соррел сопротивляться всему этому».

Соррел не соответствовала культурным стереотипам в отношении юных женщин 1990-х годов. Она принадлежала к практически невидимой категории населения – подросткам-лесбиянкам. И в особенности в старших классах она страдала, потому что не такая, как все. К счастью, у Фей была не свойственная многим способность любить дочь, несмотря ни на что. Она принимала Соррел такой, какая она есть, и могла оценить ее по достоинству, в отличие от окружающих. Она устояла перед искушением уговорить Соррел подчиниться общепринятым канонам жизни и вписаться в привычные рамки. Она превратила дом в надежный тыл для дочери.

Уитни, 16 лет, и Эвелин

Уитни и Эвелин были похожи: обе блондинки, круглолицые и веснушчатые, но стиль одежды у них был разный. Уитни выглядела непринужденно и органично смотрелась в джинсах и водолазке, а на Эвелин был элегантный костюм и туфли в тон. Эвелин в юности совершенно определенно производила сногсшибательное впечатление и до сих пор много времени уделяла тому, чтобы выглядеть безупречно. А в тот день у меня в кабинете она была напряжена, и ей явно было не по себе. Уитни вела себя открыто и откровенно, а Эвелин – тихо и осторожно. Она нахмурилась, когда я спросила, что привело их ко мне.

«На этом настоял Сэм. Ему осточертели наши ссоры. Он беспокоится за нас обеих, особенно за Уитни».

Уитни сказала: «А я хотела прийти. Я просила маму обратиться к психотерапевту еще год назад, но она сказала, что это слишком дорого».