Чёрная кровь Сахалина. Каторжанин - Александр Башибузук

Пленных повесили еще ночью, майданщика привязали к дереву рядом с трупами, которые оттащили в лес. И поделом скотине. А с рассветом мы вошли в Дербинское.

Часть бойцов и обоз двинулись пешим ходом, а остальных я посадил на лошадей и совершил ускоренный марш, так как обстановка могла измениться в любой момент. Барон д’Айю и Стерлигов отправились с нами, они в Александровск поедут уже из Дербинского, благо оттуда почти прямая дорога. С пешими оставил старшим мичмана Максакова – у моремана при виде лошадей наступала тихая паника.

На подходах к Дербинскому никаких постов разведчики не обнаружили. Но в поселок мы заходили со всеми предосторожностями, с двух сторон, потому как моя здоровая паранойя настоятельно требовала перестраховки.

Часть своего срока штабс-ротмистр Любич отмотал именно в здешней тюрьме, так что сам поселок я знал неплохо – на работы нас почти всегда отправляли без конвоиров. Тюремное начальство прекрасно понимало, что бежать некуда.

Поселок как поселок, даже крупный, по сахалинским меркам, конечно. На окраинах халупы, ближе к центру более-менее справные избы. И даже дощатые тротуары местами имеются, ибо по весне все тонет в грязи. Антураж мрачный, серый и унылый, единственное цветное пятно – это аляповатая вывеска на местном питейном заведении. Присутствуют церковь, небольшой рынок и причал на реке. Всего два двухэтажных здания – тюремное управление, совмещенное с резиденцией светской власти, и трактир.

Вот туда мы первым делом и отправились. Я со своими – к питейному заведению, а Собакин с остальными – к тюрьме.

На площадь выскочили галопом; с десяток японских солдат подле трактира, мирно возившиеся возле лошадей и повозок, даже за винтовки взяться не успели. Один было метнулся в здание, но Наумов прямо с седла хлестанул его трофейной саблей, доставшейся ему от Свиньина, и остальные сразу подняли руки.

Я спрыгнул на землю, вытащил маузер из кобуры и негромко приказал подпоручику Кошкину:

– Трактир окружить, и за черным ходом присмотрите – он там, на заднем дворе. Вы трое – со мной. Алексей Федотович, Борис Львович, Шарль – вы тоже.

Скрипнули ступеньки на крыльце. Я выдохнул, резко открыл дверь в трактир и сразу же недоуменно про себя выругался.

В коридоре отчетливо слышалась тихая песня на русском языке. Несколько женских голосов печально выводили какую-то жалейку о нелегкой доле. Причем, судя по всему, певицы уже немало приняли на грудь.

«Да что за ерунда? – Я сделал несколько шагов и остановился перед проходом в общий зал. – Девичник, что ли, устроили?»

С треском распахнулись створки двери, я рывком заскочил внутрь, но тут же остановился и вытаращил глаза при виде открывшейся картины. Надо сказать, весьма странной. И удивляться было чему.

Возле богато накрытого стола выстроились в ряд пять женщин в сарафанах и платочках, они как раз и пели, а хором дирижировал тучный японец в мундире с капитанским погонами и круглых очках на добродушной и румяной физиономии. Он сидел почему-то не на стуле, а на выкрашенном в защитный цвет ящике, пестревшем многочисленными замками.

Наумов с долей восхищения в голосе ругнулся.

– Ну ничего себе… – в тон ему хмыкнул Свиньин.

Бабы сразу заткнулись и с удивлением на нас уставились. Японец несколько раз вхолостую махнул вилкой с насаженным на нее грибочком и только потом решил обратить на нас внимание. В зале повисла мертвая тишина.

Поставленная на паузу сценка смотрелась весьма забавно. И это мягко говоря. Уж чего-чего, а хоровых пений я здесь не ожидал услышать.

После нескольких секунд оцепенения японец неспешно вытащил из-за воротника мундира белоснежную салфетку, аккуратно промокнул рот и положил ее на стол. А потом с трудом встал и попытался изобразить чинный поклон в русском стиле. Но покачнулся и едва не грохнулся на пол.

– Да он бухой в дым, – опять ахнул Наумов.

Барон д’Айю и остальные просто расхохотались.

Я сам едва не рассмеялся, но быстро взял себя в руки и скомандовал:

– Принимайте болезного. Да пристройте куда-нибудь, пусть проспится. И проверьте остальные комнаты.

Казаки потащили куда-то толстяка, подхватив под руки, а Стерлигов поинтересовался у женщин:

– Пардон, дамы, а что это было?

– Дык… – пожала плечами одна из них, сухенькая невысокая старушка в цветастом платочке. – Мы ить и сами не знаем-то. С утречка японы спрашивали, кто петь горазд, потом вытащили из острога, сюды привели, сначала заставили умыться да платки повязать, а ентот велел петь. Но добрый, не измывался, накормил досыта сначала да водочки вдоволь поднес.

Остальные пьяненько захихикали и активно закивали.

– Шарман, – хмыкнул интендант. – Вот только откуда этот капитан здесь взялся? Возможно, я ошибаюсь, но, по знакам различия, он принадлежит к тому же ведомству, что и я. Только к японскому.

– Увы, не знаю, Алексей Федотович. – Появление толстяка в Дербинском я сам пока никак не мог объяснить, потому что, по показаниям пленных, никаких офицеров здесь и в помине не осталось – все ушли громить нас в Тымово.

Неожиданно со стороны тюрьмы до трактира донеслось несколько выстрелов, я сразу выбросил капитана из головы и помчался к Собакину. К счастью, перестрелка почти сразу закончилась – японскую охрану острога, сдуру удумавшую отстреливаться, тут же перебили.

Тщательное прочесывание никаких дополнительных японцев не выявило – Дербинское полностью перешло в наши руки. Собственно, задача номер один была выполнена, осталось только дождаться пешую часть отряда и караван с гражданскими.

Я сразу выставил посты на всех подходах к поселку, после чего принялся разбираться с местными жителями, запертыми японцами в остроге. Ситуация с ними здесь складывалась примерно как в Тымове, разве что в более мягком варианте. Людей хоть как-то кормили, а казнили только ополченцев с их семьями да каторжников, вернувшихся в тюрьму. Наших солдат в тюрьме оказалось мало – всего девять человек, так как почти всех русских военнопленных японцы уже успели отправить в Александровск, зато разных чинов из тюремного персонала нашлось больше двух десятков. В том числе старший надзиратель Дубина, маленький кривоногий человечек, большая мразь, выпившая у меня немало крови. А точнее, не у меня, а у штабс-ротмистра Любича, что, впрочем, на данный момент одно и то же. Да и другие каторжники натерпелись от него вдосталь.

Немедленно появилось настоятельное желание вздернуть урода, но некоторые обстоятельства заставили меня передумать. Дубина оказался израненным, а точнее, исколотым штыками – как позже выяснилось, надзиратель в одиночку лично оборонял тюрьму и долго не допускал в нее японцев, а когда закончились патроны, пошел врукопашную. Сражался свирепо, даже японцы впечатлились его храбростью и оставили в живых.

– Все пулял из окошек, – докладывала очевидица, та самая старушка из хора. – Матюгался, страсть. Кричал, что вертел японов на… ну вы поняли, вашбродь, на чем вертел. А потом… с саблей как выскочит! Дале что было, не знаю, попрятались мы…