Соседская девочка (сборник) - Денис Драгунский

– Ну дай обыкновенный кусок! Как всем!

– Нет, не получится. У меня бессознательно получится кусок лучше других.

– Тогда сделай хуже других! Я есть хочу, ты понимаешь?

– Это тоже несправедливо – делать хуже. Так что уходи. Уходи, слышишь, что я говорю? Все должно быть справедливо! Уходи немедленно!

Смотрит на меня строго и даже отчасти неприязненно. А как хохотала, как ласково смотрела всего две минуты назад.

Мне было лет пятнадцать. Я был тогда школьник, юный художник, и еще я был влюблен в девочку Таню. Просто до умопомрачения.

Вот однажды днем она зашла ко мне в гости, мы попили чай на кухне (кажется, мама и папа были дома), а потом я поехал ее провожать домой. Она жила на Зубовской, а я – в Каретном Ряду. Ехать было на троллейбусе № 15, от остановки «Петровские ворота» по бульварам, а там поворот на Кропоткинскую и вперед.

Едем. Но буквально перед следующей остановкой я выглянул в окно – это был угол бульвара и улицы Чехова – и вижу, что по тротуару идет и входит в дверь детской библиотеки ее тогдашний директор, известный исследователь детской литературы, а впоследствии знаток обэриутов и автор документальной книги о Марине Малич – сам Владимир Иосифович Глоцер. Мне очень захотелось с ним поговорить, тем более что он, представьте себе, как раз собирался устраивать в своей библиотеке выставку моих картинок! Я же был, как уже сказано, юный и даже отчасти многообещающий художник.

Я сказал Тане, что вот, мол, я случайно увидел одного человека, с которым мне надо срочно поговорить. Попрощался с ней, протиснулся к дверям и на следующей остановке сошел. Мне казалось, что в этом моем поступке есть что-то взрослое, мужское, солидное, вызывающе уважение: у меня серьезный разговор с важным человеком, это вам не девочку до дому провожать.

Я добежал до библиотеки, нашел там Глоцера, задал ему какие-то вопросы, а потом не удержался рассказать, что вот, мол, увидел его в окно троллейбуса, на котором провожал девочку до дома…

– Погодите, – сказал Глоцер на «вы». – Вы хотите сказать, что провожали девушку, увидели меня, спрыгнули с троллейбуса и прибежали сюда?

– Да! – гордо сказал я и добавил что-то вроде «делу время, потехе час».

– Господи, – жалостливо сказал Глоцер. – Какой вы, оказывается, еще маленький.

– Я? – возмутился я. – Что вы! Почему? Все наоборот! Вот если бы я с ней еще восемь остановок за ручку держался, тогда да, маленький! А для взрослых людей дело прежде всего!

– Боже мой! – Глоцер даже сморщился. – Поймите же, а не понимаете, так поверьте: только очень маленький мальчик может убежать от девушки ради какого-то идиотского «серьезного разговора» с другим дяденькой! Но вы это скоро поймете сами, я очень надеюсь, – совсем серьезно сказал он.

Сначала я внутренне возмутился. Хотя из вежливости спорить не стал. Понял примерно через полгода. За что искренне благодарен Глоцеру – больше, чем за выставку и умные разговоры о литературе.

Однажды, много лет назад, а именно когда мне было 26 лет, я был на одном выездном семинаре типа «летняя школа». В числе участников был мой приятель Валя К., старше меня, сорок лет ему было. Разумеется, этот семинар проходил в молодежном лагере, далеко от Москвы. Ну, днем занятия, вечером танцы и выпивка.

Вот сидим мы однажды в моей комнате, выпиваем. А где-то там неподалеку – танцы. Ну, выпиваем мы, анекдоты рассказываем. Беседуем о внешней политике. Все-таки Дипломатическая академия. И тут входит мой друг Валя К., и в руках у него бутылка.

– Надо особо выпить! – говорит он. – Сегодня у меня особый день. Даже не знаю, как обозначить. Типа повзрослел. Сегодня, ребята, меня первый раз бортанули из-за возраста! Вы понимаете? Нет, раньше тоже было, но потому что я был сопляк. Бывало, девушка лет двадцати – двадцати трех, как узнает, что я еще в десятом классе, говорит: «Фу, да ты еще маленький!» А сегодня, прямо сейчас, – наоборот. Танцуем тут с одной, прижимаемся, вроде все на мази, а она вдруг спрашивает: а тебе сколько лет? Говорю как есть. И вдруг она меня как отпихнет! «Что я, – говорит, – проститутка какая, с сорокалетними ходить?!» – и убежала. Выпьем за мое совершенно-, так сказать, -летие!

Мы выпили. Посмеялись, конечно. Но задумались.

Мне приснился сон про учителя из Воронежа. Точнее говоря, мне приснился советский роман про этого учителя, изданный в конце 1970-х. Приснилось, что я читаю – вернее, листаю – эту книгу. Книга в картонном переплете. На имя автора я не обратил внимания. А имя героя запомнил: Федор Николаевич Писаренко.

Учитель – орденоносец, герой войны, заслуженный учитель республики, крупный методист и все такое. Но ему не везет с учениками. Все они сначала хорошо учатся, успешно работают, занимают важные посты – но потом в их жизни внезапно происходит некий загадочный слом, и они уходят в какой-то странный «дауншифтинг». Кто-то вдруг бросает завод, где он был заместителем главного инженера, и начинает на даче выращивать клубнику и продавать ее на рынке. Кто-то вдруг из популярного журналиста становится непризнанным художником-абстракционистом. А крупный ученый-медик, открыватель важнейших вакцин, герой соцтруда и лауреат государственных премий, вдруг идет работать рядовым тюремным врачом.

Учитель воспринимает это как свою личную драму. Он ездит по стране и пытается вернуть своих учеников в нормальную, по его мнению, жизнь.

Вся книга написана вот таким языком:

– Алешка, ты думаешь, ты всего сам достиг и сам себе хозяин? Нет, брат! Ошибаешься! Это народ тебя выучил в школе, в университете, дал тебе аспирантуру, да и в академики тебя советская власть выбрала! Ты народу и советской власти неоплатно должен за свою знаменитую судьбу! А ты что? В тюрьме поселился, за зэков жалобы пишешь? Это же плевок в лицо всему нашему государству!

Академика – тюремного врача зовут Алексей Кисляков. То есть понятно, кто имеется в виду. Наверное, и художника-модерниста тоже можно вычислить, но мне стало лень.

Как книга называется, не запомнил. Хотя довольно толстая.

1.

– Выгнал. Выгнал! Вы-ы-ыгнал! – то ли отчаянно, то ли торжествующе повторял мой приятель.

Он был красив необыкновенно. Метр восемьдесят пять. Широкие плечи, узкая талия, длинные ноги, мускулистый и пружинистый. Светло-русый, чуть смуглый, но при этом с ярко-синими глазами.

– Выгнал, – вздохнул он. – Опять то же самое. Знакомимся на вечеринке, танцуем, она мне руки на плечи, дышит носом в шею… Шепчет: «Поехали к тебе». Поехали. Едем в такси. Я все жду, когда она хоть слово скажет. Молчит, только обнимается. Приехали. Сели на диван. Я ей: «Ну, расскажи что-нибудь», – а она ко мне примурлыкивается, и все. Я ей: «Тогда у меня что-нибудь спроси», – а она шепчет: «Ты меня хочешь?» А я кандидат наук, у меня двенадцать зарубежных публикаций и монография в соавторстве! Меня из школы выгоняли за листовки против Лужкова! Я люблю композитора Уэббера и считаю его не хуже Моцарта! Я ей намекаю на разговор, а она только мурлычет и трется, как кошка… Кто я для нее? Личность или трахальный станок? Я ее так и спросил: «Кто я для тебя? Человек? Или красавчик вот с таким хреном?» Она даже не поняла, о чем я… Ну и ладно. Чао, рагацца, сорри. Разжиреть, что ли? Облысеть? Лишаями покрыться?