Двор на Поварской - Екатерина Рождественская

Из-за обилия иностранцев – а 2–3 капиталистические семьи на наш русопятый двор (хотя кого только у нас не было, если уж по паспорту смотреть) – это было не обилие, а просто засилье иностранцев – в самой дальней дали двора была маленькая каморка с записывающей аппаратурой, оплот КГБ местного значения. Именно в эту каморку и ходил много лет назад Ароша, когда маленькая еще Алла с Зизишей залезли на крышу ЦДЛ и были рассекречены немецкой разведкой. В каморке все давным-давно сменились, и теперь сидел очередной дежурный чекист и записывал то, что звучало в иностранных квартирах: капала ли вода из крана, сливался ли бачок унитаза, произносил ли кто-то веское слово. Дежурных все знали в лицо, но никто их не замечал. Они были в серых костюмах и сами серые от постоянного сидения в комнатах без окон, как чахлая поросль, лишенная света. На приветствие они никогда не отвечали, и даже не потому, что не замечали собеседника, – просто делали вид, что нет их самих.

Не то что наш двор был таким особенным, с иностранными жителями – нет: улица Поварская вся сплошь была заселена капиталистами с небольшими вкраплениями москвичей. А как же: солидные особняки один краше другого, звонкие имена архитекторов – Жилярди, Казаков, Кекушев, Эрихсон. Особняки были штучные, изысканные красавцы на века, и их с гордостью отдали иностранным государствам под посольства: нате, завидуйте, как мы строим, пользуйтесь! Поэтому иностранцы на Поварской не были в диковину.

Постепенно посольства стали обзаводиться дополнительными домами для своих работников, семьи иностранцев съехали, и несколько квартир подряд в нашем дворе опустело. А в самой середине 50-х в них сделали ремонт, поломали ненужные стенки, и появились новые соседи: редакция совсем свежего молодежного журнала «Юность» слева от входа во двор и редакция журнала «Дружба народов» – справа.

С «Дружбой народов» особенно не дружили, не имели пока к ним никакого отношения – там ведь печатали всевозможных поэтов из братских стран, а вот «Юность» – самое оно и по названию, и по духу, и по возможностям, и по общему настроению. Внешний вид «Юности» тоже был необычным и выбивающимся из общего тусклого ряда остальных советских журналов: модная графика сверху, цвет снизу, большими буквами название, а чуть позже появилась и эмблема – лицо милой волоокой девушки с волосами-колосьями. Эмблему придумал красивый и очень талантливый художник из Вильнюса Стасис Красаускас. Первые номера поразили своей смелостью, невиданным авангардом с примесью обычных радостных коммунистических стихов. Главным редактором стал Валентин Катаев, который придумал название и благодаря своему статусу, возможностям и абсолютному литературному вкусу не скупился на шикарные публикации – про Кон-Тики Тура Хейердала, в одночасье ставшего знаменитым в СССР, записки Жака-Ива Кусто, поднявшего глубины океана на отмели, где их могли бы разглядеть.

С этой стороны двора в престижном подъезде жили именитые писатели, сталинские лауреаты – Первенцев и Павленко. А у водосточной трубы раньше стояла полосатая охранная будка

«Юность» соседом стала беспокойным, народ постоянно шел туда со своими стихами, прозой, фельетонами и карикатурами. Пришлого народу во дворе прибавилось вдвое.

Порядок во дворе теперь обеспечивал Алим, новый дворник, протеже Равиля, какой-то его дальний родственник, у которого задача была решена в тот момент, как поставлена. Хоть Тараса забывать никто и не думал, Алим сразу пришелся ко двору в прямом смысле слова – круглый, быстрый, с улыбкой во весь рот и с огромным количеством слов в секунду. «У меня зубы редкие, душа добрая, а сердце мягкое», – повторял он часто и был во всем прав. Алим нервничал, но поделать ничего не мог: всё было на законных основаниях. Некоторые авторы важно подъезжали на машинах, неловко ставили их, перегородив дорогу, или хуже того, придавливали кусты, которые жили там испокон веков! Дворник все ворчал и ворчал, но все было бесполезно: когда вечером после закрытия редакции он выходил во двор, то обязательно подсчитывал потери – или штакетник поломан, или куст золотых шаров лежит на земле, а то еще хуже – вражеской рукой вся сирень обломана. А что поделать, как порядок навести, если столько чужого народа?

Цена билетов от 4 до 8 рублей

Приглашение на папино имя

Зато Алла с Робертом радовались, «Юность» была стопроцентно их журналом! Новые стихи – туда! Критическую статью – только двор перейти! А потом вновь посиделки до самого утра, у Роберта было такое ощущение, что жили они хоть и в подвале, но в самом центре земли, на самом пересечении всех дорог, в той самой точке, где все эти жизненные пути сходятся. Он молодой поэт, жил там, где каждый день мог запросто увидеть Михаила Светлого, Катаева, Твардовского, Луконина, Симонова, Чуковского, Маршака, да и не просто увидеть – пригласить в гости, поговорить, посоветоваться, почитать стихи. Он удивлялся сам такой возможности.

Однажды его, Володьку Соколовского и Гневашева в Ленинград, к себе в гости, пригласил сам Виталий Бианки. Вот так просто взял и пригласил, почему-то именно их выбрав из всех студентов. Ребята опешили от такого счастья, и хотя не то что лишних, а вообще денег не было ни копейки, но поназанимали у всех, еле наскребли на билет – как же было не поехать: сам легендарный Виталий Бианки звал, на чьих книжках росла вся советская поросль! Писатель уже болел, почти не двигался после нескольких инфарктов и инсультов, но встречу ребятам организовал: нанял «Победу», сам погрузился, приехал и повез их, желторотых, по городу, как гид. Вот, показал на какое-то невзрачное кафе – в нем Куприн часто сиживал, любимое его, вот, видите? зайдете? нет? Но тогда вон тот ресторанчик обязательно посетите, там шустовский коньяк еще продают, а может, уже и не шустовский, я давно коньяк не пил… Какой коньяк, в карманах пару копеек оставалось, и все. После основательной экскурсии по любимым ленинградским местам привез к себе домой, и начались разговоры о стихах, долгие и основательные. Бианки очень любил Блока и поэтов Серебряного века, но Блока просто боготворил, знал его наизусть и улыбался, когда слышал его стихи. Потом попросил ребят почитать свои. Боязно, конечно, было выступать перед Бианки, но ребята осмелились. Начали читать самые свои любимые стихи, многие еще не читанные. Роберт тоже показал отрывок из новой поэмы.

Виталий Валентинович прислушивался к Роберту особенно внимательно, словно пытаясь уловить какую-то только ему слышную музыку. Слушал, слушал, молчал, думал о чем-то своем. Потом поднял на него глаза: