Шамал. В 2 томах. Том 2. Книга 3 и 4 - Джеймс Клавелл

Она не хотела отстраняться от этого жара, от его рук, от придавивших ее ног, от громовых ударов своего сердца. Но она отстранилась.

– Не сейчас, мой милый, – прошептала она и, улучив момент, сделала полный вдох, а потом, когда удары сердца стали тише, посмотрела на него, отыскивая глазами его глаза. Она увидела в них разочарование, но не злость. – Я… я не готова, не готова к любви, не сейчас…

– Любовь просто случается. Я полюбил тебя с первого мгновения. Ты в безопасности, Шахразада, твоя любовь будет в безопасности со мной.

– Я знаю, о да, я знаю это. Я… – Шахразада нахмурилась, она не вполне понимала себя, знала лишь, что сейчас это будет неправильно. – Я должна быть уверена в том, что я делаю. Сейчас я не уверена.

Он некоторое время спорил с собой, потом наклонился и поцеловал ее, не навязывая ей поцелуя, – он был уверен, что скоро они станут любовниками. Завтра. Или послезавтра.

– Ты, как всегда, мудра, – сказал он. – Завтра квартира будет полностью в нашем распоряжении. Я обещаю. Давай встретимся как обычно; кофе там же, где всегда. – Он встал и помог ей подняться. Она прижалась к нему, поблагодарила, поцеловала его, и он отпер входную дверь. Она молча завернулась в чадру, послала ему еще один воздушный поцелуй и ушла, оставив после себя легкий аромат духов. Потом и он исчез.

Снова заперев дверь, он вернулся в комнату и надел ботинки; тянущая боль еще не прошла. Он задумчиво взял свою М16, стоявшую в углу, и проверил затвор и магазин. Вне власти ее чар, он не испытывал никаких иллюзий по поводу грозившей ему опасности или реалий своей жизни – и ранней смерти. Он ощутил растущее возбуждение.

Смерть, подумал он. Мученичество. Отдать жизнь за правое дело, свободно принять смерть в объятия, приветствовать ее. О, я готов, я готов. Я не могу вести за собой армии, как повелитель мучеников, но я могу восстать против сатанистов, называющих себя муллами, и свершить месть над муллой Хусейном из Ковисса за то, что он убил моего отца во имя ложных богов и за осквернение народной революции!

Он чувствовал, как в нем поднимается экстаз. Похожий на тот, другой. Сильнее, чем другой.

Я люблю ее всей душой, но завтра я должен уехать. Мне не нужна никакая команда, одному будет безопаснее. Я без труда поймаю автобус. Я должен поехать завтра же. Должен, но не могу, пока еще не могу. После того, как мы будем вместе…

* * *

Аэропорт Эль-Шаргаза. 18.17. Почти за восемьсот миль на юго-восток через Персидский залив Гаваллан стоял на аэродроме для вертолетов и смотрел, как 212-й заходит на посадку. Вечер был напоен ароматами, солнце коснулось горизонта. Он уже мог разглядеть Жан-Люка за рычагами управления и еще одного пилота рядом с ним, не Скота, как он сначала подумал с надеждой. Его тревога возросла. Он помахал рукой, а потом, когда полозья шасси коснулись бетона, нетерпеливо шагнул к двери салона. Она распахнулась. Он увидел Скота, одной рукой отстегивавшего ремень безопасности, другая рука у него была на перевязи, лицо – вытянутое и бледное, но в остальном целый и невредимый.

– Ох, сынок, – сказал он, чувствуя, как от облегчения забилось сердце. Ему хотелось броситься вперед и обнять его, но он отошел на шаг и подождал, пока Скот спустится по ступенькам трапа и встанет рядом с ним на бетонной площадке. – Ох, парень, я так волновался…

– Не переживай, пап, я в порядке, в полном порядке. – Скот крепко обнял отца за плечи здоровой рукой, этот успокаивающий контакт был необходим им обоим, на миг они забыли обо всем вокруг. – Господи, как же я рад тебя видеть. Я-то думал, ты сегодня летишь в Лондон.

– Так и есть. Вылетаю через час поздним рейсом. – Теперь уже вылетаю, думал про себя Гаваллан, теперь, когда ты здесь живой и здоровый. – Буду там рано утром. – Он смахнул слезу, притворившись, что это пылинка, и показал на стоявшую рядом машину. За рулем сидела Дженни. – Не хочу тебя напрягать, но Дженни прямо сейчас отвезет тебя в больницу, просто сделать рентген, там все уже готово. Никакой ненужной суеты, обещаю. Тебе забронирован номер рядом с моим в отеле. Хорошо?

– Хорошо, пап. Я, э-э, я… мне бы не помешала таблетка аспирина. Признаюсь, чувствую я себя паршиво – все дорогу сюда нас трясло, как в аду. Я, э-э, я… так ты летишь ночным рейсом? А когда вернешься?

– Сразу, как только смогу. Через день или около того. Я позвоню тебе завтра, хорошо?

Скот колебался, его лицо подергивалось.

– Я… ты не мог бы… может… может, ты мог бы поехать со мной? Я расскажу тебе о Загросе, есть у тебя время?

– Конечно. Тяжело пришлось?

– И нет, и да. Выбрались все. Кроме Джордона. Но его убили из-за меня, пап, его… – Слезы хлынули из глаз Скота, хотя голос остался ровным и твердым. – Ничего не могу с этим поделать… ничего не могу. – Он вытер слезы, выругавшись себе под нос, и оперся на отца здоровой рукой. – Ничего не могу поделать… не знаю, не знаю, как мне…

– Это не твоя вина, сынок, – сказал Гаваллан, раздираемый отчаянием сына, терзаясь страхом за него. – Пойдем, мы… давай-ка двинемся в путь. – Он крикнул Жан-Люку: – Я отвезу Скота сделать рентген и сразу вернусь!

Тегеран. Квартира Мак-Айвера. 18.35. При свете свечей Чарли Петтикин и Паула сидели за обеденным столом, чокаясь наполненными вином бокалами с Сайадой Бертолен; на столе стояла большая открытая бутылка кьянти, тарелки с двумя большими салями, одна из которых уже стала заметно короче, огромным куском сыра дольче латте, еще не тронутого, и двумя свежими французскими багетами, которые Сайада принесла из Французского клуба, от одного уже почти ничего не осталось.

– Тут, может, и война идет, – сказала она с наигранной веселостью, появившись незваной с полчаса назад, – но французы в любом случае должны есть нормальный хлеб.

– Vive la France и viva l'Italia,[6]– произнес Петтикин, без особой охоты приглашая ее войти: ему ни с кем не хотелось делить Паулу. Как только Паула потеряла всякий интерес к Ноггеру Лейну, он устремился в образовавшуюся брешь, вопреки всему надеясь на удачу. – Паула прилетела сегодня днем с рейсом «Алиталии», пронесла через таможню всю эту выпивку, рискуя жизнью, и… и, скажи, разве она не суперраспрекраснейшая из женщин?

Паула рассмеялась:

– Это все дольче латте, Сайада. Чарли говорил мне, что это его любимый сыр.

– Да разве это не самый лучший сыр в мире? Разве все итальянское не самое лучшее на земле?

Паула достала штопор и протянула его ему, ее глаза с зелеными точками вызывали у него дрожь в спине.

– Это тебе, caro![7]

– Magnifico![8]Интересно, все девушки в «Алиталии» такие заботливые, храбрые, прекрасные, умелые, нежные, благоухающие, любящие и… э-э… кинематографичные?