Особое чувство собственного ирландства - Пат Инголдзби

Понятия не имею, откуда они берутся и когда именно делают свое дело. Батюшки светы, пусть уже перестанут. Мне в почтовом ящике не надо маленьких коробочек с рисовыми хлопьями. Сказать я хочу вот что, попросту и ясно. Будьте любезны, засуньте ваши миниатюрные упаковки хлопьев для завтрака туда, куда вас повлечет творческий порыв. А мне они не нужны. Крышу перекрывать я тоже не хочу — не хочу и водостоки ремонтировать. Водостоки у меня загляденье. И крыша тоже. Они нравятся мне такими, какие есть. Иногда я даже выхожу на улицу и пою им это. Повторюсь: я не знаю, кто эти люди. Может, они таятся в кустах, пока не увидят, как я ухожу. Время от времени кому-нибудь приспевает нужда сообщить мне, что у них целый склад, забитый женской одеждой по уморительным ценам. Даже если вы раздаете свое добро за так, мне женская одежда не нужна, спасибочки. Спрашивал я и у своих трех котов. Им тоже без надобности.

Людям, производящим маргарин, только дай. Их к моему почтовому ящику так и тянет. Иногда я засыпан по колено их листовками про скидку в 15 пенсов со следующей покупки. Лучше бы наличными отдали. Ей-ей. Если у вас нет без сдачи, просто пришлите пятифунтовую купюру, а со сдачей разберемся, когда в следующий раз будете в гостях.

Пока жил я по съемным квартирам, никто и близко не подходил. Не раз и не два едал я из плошек рисовые хлопья вместе с картоном. Водостоки текли, с крыш сыпалась черепица, но никому не было дела. Сам я не подкрадываюсь к домам членов парламента глухой ночью и не набиваю им почтовые ящики стихами. Но теперь открываю входную дверь — а на крыльце то и дело маленькие коробочки с рисовыми хлопьями погребены под кучами листовок, рассказывающих мне, за кого голосовать. Члены парламента даже фотографии свои на этих листовках размещают. С виду похоже, что им всем сперва делают укладки феном. Уверен, что их женам они нравятся. Мне — нет. Они напоминают мне мои деньки в страховании. Если вы не почтальон, будьте любезны, держитесь подальше от моего почтового ящика, а не то я на вас котов спущу.

Когда я этого страшился. Часы напролет сидеть за своей печатной машинкой. Никакой торжественности. Мне хотелось, чтоб было как с гостевыми футбольными командами, когда они приезжают в Дублин. Выбегают на поле перед началом матча и вскидывают руки над головой. И аплодируют своим фанатам.

Я собрал всех своих пушистиков. У меня мильён кроликов, собачек и пингвинчиков, выигранных в павильонах аттракционов. Поставил пустую этажерку рядом с письменным столом и набил их мягкими игрушками. И вот у меня получилась целая трибуна фанатов.

По-прежнему чего-то не хватало. Не очень-то имеет смысл трусить к печатной машинке и аплодировать пушистикам, если они просто сидят и на тебя глазеют. Нужна массовая истерика. Я одолжил на Эр-тэ-э диск со звуковыми эффектами и переписал себе на кассету. Это великолепная запись ликования 35 000 фанатов на каком-то матче Кубка английской футбольной ассоциации. Обалденно. Теперь жму на кнопку кассетника, и атмосфера тут же накаляется. Обегаю круг почета возле своего стола, и пушистики орут как полоумные.

И все равно как-то не совсем достоверно. Разогрева не достает. Если зайти на футбольный стадион за час до начала игры, можно застать на поле обе команды — за разминкой.

Все бегают вперед, назад и боком. Иногда укладываются на спины и крутят педали воображаемого велосипеда. Вот чего недостает.

Я провел краткий тактический разговор со своими пальцами. «Отныне чтоб ни один из вас и близко к машинке не подходил, пока не разогреетесь». А затем отправил их на тренировочную пробежку по полю «Саббутео», громко покрикивая «оп, оп», чтоб взбодрить. Я бегал ими вбок и вперед-назад. Прыгал ими. А затем поставил их по стойке смирно и спел Национальный гимн. И только после этого порадовал дикими воплями 35 000 ликующих пушистиков.

Многие писатели относятся к своим пальцам недостаточно серьезно. Спортсмены вечно втирают всякое себе в ноги. Иногда усаживаются наземь и глазеют на свои коленки. А иногда тренер лупит их по ляжкам, и это все — на пользу. Можем начать со втирания «Викса»[177] себе в пальцы, например.

На тот здоровенный колокол мы смотрели каждый день. Он висел на стене рядом с пожарным депо на Бакингэм-стрит[178]. Начиналось с подначек. «Давай — на двойное слабо. Ударь в него — и все пожарные съедут вниз по золотому шесту, и ринутся из дверей гаража пожарные машины, и помчат прочь по дороге, высматривая здоровенные клубы дыма». Тройные слабо тоже не срабатывали. И только миллион-триллионые слабо наконец убедили Джерри Муртаха подкрасться и дотронуться до колокола пальцами. Тут же из окна через дорогу высунулась голова и заорала на нас: «А ну брысь отсюда к чертям!» — и мы бежали, пока не оказались в безопасности школьного двора.

Заигрывали мы и с красной сигнальной веревкой в поезде. Тянулись потрогать. Очень осторожно наматывали ее на пальцы и легонько тянули. Щупали и тискали. Обсуждали и обдумывали. Даже изобрели мильён-трильён-мильярдные слабо, испарившиеся вмиг, стоило Майклу Брэди передать нам слова своего отца. Мистер Брэди работал на станции Хоут-узловая и о поездах знал все. Сказал, что если кто-то из нас хоть искоса глянет на ту веревку, как все до единого тормоза в поезде вдарят по колесам, и поезд унесет с рельсов на мили — в буре красных искр. А потом, сказал он, нас всех увезут в тюрьму в фургонах с решетками на окнах и оденут в кусачие тюремные костюмы, покрытые маленькими перевернутыми стрелочками, и наши семьи будут обесчещены, а нам предстоит есть заветренный хлеб и хлебать холодный суп, в котором будет плавать какая-то черная дрянь.

А потому мы просто сидели в вагоне, втихаря надеясь на чрезвычайную ситуацию — вдруг какая-нибудь старушка застрянет в туалете, или в крышу примутся стучать ковбои с банданами на лицах. У меня даже был многократный сон, в котором я падаю с багажной полки и случайно хватаюсь за веревку, и в вагоне внезапно становится битком судей с сердитыми лицами и в напудренных париках.

Нынче нас окружает уйма всякого, что нельзя тянуть, на что нельзя жать и за что хвататься. Всякий раз на эскалаторе я сверхособо бдительно слежу за тем, куда кладу руки. Избегаю конторских помещений без перегородок, где на потолке полно противопожарных брызгалок — а ну как тепло моего организма спровоцирует потоп. На красные молоточки в стеклянных ящиках даже не кошусь. Маршруты своего движения прокладываю осторожно, чтобы никогда не оказываться рядом с пожарными депо. Домой добираюсь сто лет, но оно того стоит.

Есть такое сверхособенное время, случается раз-два в месяц. Это время посреди ночи, когда вся страна крепко спит, спустилась в пещеры или тоннели, располагается под лестницей, застряла в лифте или находится под глубоким гипнозом. Вот тут-то и возводят строительные башенные краны. Я опрашивал бесчисленное множество людей. Никто никогда не видел, как их устанавливают. Никто не видел, как их разбирают. Один человек даже просидел на корточках в схроне наблюдателей за птицами рядом со стройкой две недели подряд. Выскочил до ветру, а когда вернулся, громадный кран уже воздвигся. К схрону же была пришпилена записочка: «Хи-хи… обманули дурака на четыре кулака!»