Горюч-камень - Дмитрий Дмитриевич Осин

в призрачном мареве ночи, вернулся на стройку. Заржавелая какая-то была у них любовь, хотя вроде и не полагалось бы ей ржаветь, — да что поделаешь.

25

Не полагалось ей, любви, ржаветь, да ничего не поделаешь — поржавела. Опасался Косарь не зря. Дружбе тоже, видно, пришел конец.

Решив догулять отпуск в колхозе, помочь на стройке, Волощук дождался возле бухгалтерии Ненаглядова, отвел в сторонку. Тот даже не удивился.

— Неужто сбежал? Из дома отдыха?

— Как видишь, Ненаглядыч. Давай смену собирать?

— Да ведь Косарь гуляет еще…

— Были мы вчера там, где он гуляет. И надумали сами, — не решаясь досказать отвердевшее, Волощук запнулся, глядя на Ненаглядова.

Не догадываясь ни о чем, тот осуждающе махнул рукой.

— Завяз, значит, в халтуре. Ну что ж, пускай, как говорится, на себя пеняет! Мы и без него. Трое — есть, четвертого — найдем.

— Да нет… Артем Захарыч, — Тимше захотелось объяснить, в чем дело, но Волощук взялся все-таки сам.

— Надумал я отпуск в колхозе догулять, — признался он. — Помогу подшефным скотный двор достроить.

Ничего не поняв, Ненаглядов озабоченно вскинул заседевшие брови.

— Там же, говоришь, Косарь с дружками халтурит.

Тимша не вытерпел:

— Бесплатно, Артем Захарыч. Пойдешь после работы?

Ненаглядов немного растерялся. По правде, он собирался отправить Марфу к дочке в Щекино, а сам мечтал заняться птицами.

Волощук поторопился объяснить:

— В порядке шефской помощи. А халтурщики пускай на себя обижаются.

— У них же небось договор с колхозом? — вспомнил Ненаглядов. — Неладно так. Надо в шахткоме поговорить…

Гуркин встретил их, как всегда, занятый чем-то по горло. Откровенно говоря, у него своих забот невпроворот, а тут еще с чужими. Когда Тимша и Волощук объяснили, в чем дело, он только подмигнул Ненаглядову:

«Видал, дескать? Из молодых да ранний! И звеньевого подбил…»

— Помочь им, конечно, неплохо бы, Роман Дмитрич, — поддержал тот. — По-шефски.

— А где ж ваш четвертый… Косарь, что ль?

— Он уж давно там.

— Помогает, — усмехнулся Тимша. — За тридцать тысяч!

— Опять, значит, в халтуру ударился? — словно упрекая их в этом, сказал Гуркин. И тут же напомнил: — Плохо вы его тогда вразумили, видать!

Тимша хотел сказать, что Гуркин сам же обещал выяснить все и не довел до конца, но вовремя удержался.

— Нам бы вместо Косаря кого другого.

— Не выйдет. И так большая текучесть в сменах.

Волощук понял: лучше действовать в открытую. Зная, что возражение Гуркина — только видимость порядка, он по-бригадирски объяснил:

— Роман Дмитрич, мы не в порядке текучки.

— А как же?

— Мы по идейным соображениям.

— А что, — снова поддержал Ненаглядов. — Без хватарей обойдемся!

Подумав, Гуркин решил:

— Ну ладно. Полови пока рыбку в Днепре, а я потолкую с кем следует. Все-таки и с халтурщиками не так-то просто… понимаете?

— Понимаем, — подтвердил Волощук. — Вот только рыболов из меня не получится. Не умею я хвостом у берега вертеть!

Через день все было согласовано. После работы, взяв инструмент, Тимша, Волощук и Ненаглядов отправились в колхоз.

Руженцев уже ждал их. К стройке они подошли молча, словно боясь нарушить значительность происходящего.

Завидев их, работавшие переглянулись. Трифоныч устало разогнулся, а Сергованцев и Метелкин смешливо фыркнули — не то над ним, не то еще отчего-то.

— Старшой, слазь-ка! — повелительно окликнул Руженцев. — Потолковать надо…

— Об чем еще? — насторожился Косарь. — По графику: все разговоры — вечером, после шабашки.

Руженцев вскинул кутузовское свое веко.

— Кончилась ваша шабашка, — словно давая волю прорвавшемуся, сказал он. — Слазьте все!

Косарь еще в воскресенье сообразил, что Волощук и Тимша приходили не зря. Боялся, попросятся в артель, а выходит — просят самого. Не зная, что делать, он слез с подмостей, хмуро поздоровался со всеми.

— Ты, часом, не того, Яков Никифорович? Работать надо. Сам знашь — время не ждет.

— Кончилось ваше, — сдержанно проговорил Тимша. — Давай теперь с нами. Если хочешь, конечно…

— А мы куда? — крикнул Метелкин, уразумев, что их бросают на произвол судьбы. — Мы эту работёшку застолбили первые.

Но Руженцев держался непререкаемо.

— Всё, всё, — не допускавшим возражений тоном сказал он. — Теперь будут работать шефы. А вы — получи́те, что причитается, и до свиданья!

Негнущимися пальцами Трифоныч развязал ремешок, поддерживавший волосы. Седые, редкие, они рассыпались по иссеченному морщинами его лбу.

— Как же так, старшой? Рядились плотничать мы, а теперь будут другие.

— Хозяин — барин, — криво ухмыльнулся Косарь. — Ничего не попишешь.

— А чего тут еще, — обрадовался Сергованцев. — Давай расчет, председатель! На свои руки найдем муки.

Руженцев вздохнул:

— Придется прежде составить акт. — И спросил у Волощука: — Кто от вас в комиссию?

— От нас? — повторил тот. — Ненаглядов от нас. Артем Захарыч.

— А от вас? — обернулся к отходникам Руженцев.

— Я, — поторопился Косарь. — Кто ж еще? Я и в строительном отделе рядился.

Остальные почувствовали себя вроде бы обойденными. Они и раньше не очень-то доверяли Косарю, а теперь и подавно.

— Надо бы Трифоныча, — предложил Метелкин. — От нас, значит.

— Хорошо, пускай Трифоныч, — согласился Руженцев. — Давайте прикинем: сколько дней вы работали?

Тот для верности пересчитал по пальцам.

— В позапрошлу субботу зачинали. Сегодня — четверг. Двенадцать дён получается.

— Двенадцать так двенадцать. Пройдемте, зафиксируем, что сделано, а потом — в правление, составим акт.

Пока комиссия обходила стройку, прикидывала сработанное, Тимша и Сергованцев разговорились. Они и прошлый раз чувствовали вроде бы влечение друг к другу.

— Ты разве тоже у нас на девятке работаешь? — откровенно полюбопытствовал Тимша и поудобней устроился на сваленных возле стены бревнах.

— Не-ет. Я в резерве главного командования, — Сергованцев засмеялся, блеснул белыми, на редкость ровными зубами, делавшими его особенно привлекательным, свойским парнем. — Слыхал про такой?

— Да ну-у…

— А еще, говоришь, шахтер. Никогда, значит, в прогульщиках не состоял.

— Не приходилось, верно.

Тертый, бывалый, Сергованцев перепробовал многое, но ни в чем не нашел призвания. Тимша вспомнил, что Ненаглядов определял таких уничтожающе:

— Пусторои!

Он знал: одних — увлекают заработки, других — завораживает красота труда, третьи — стремятся к хорошей и почетной профессии на всю жизнь, четвертые — любят технику. А пустороям было все равно, что ни делать, где ни работать.

— А ты давно в шахте? — поинтересовался Сергованцев.

— С весны. После училища.

— Не надоело?

— Ну, что ты!

— А куда германий идет, знаешь?

Вспомнив тускловато посвечивавшие прожилки в пласте угля, Тимша прикинулся незнайкой:

— Какой германий?

— Германий — редкая земля.

— Не-ет. А куда?

— Много будешь знать, — насмешливо посулил Сергованцев и все-таки не удержался: — На производство боеголовок! И еще…

Тимша удивленно остановил его:

— Это же дело военное. Откуда ты знаешь?

Недолго думая, Сергованцев брякнул:

— Люди брешут! И я с ними…

Можно было осуждать его, можно было ругать, но за что купил —