Первая императрица России - Михаил Кожемякин

Слух о тайном ночном визите Шафирова с Екатериной к турецкому визирю и заключенном ими спасительном договоре быстро облетел весь лагерь. «Виват, матушка-Екатерина!» – до самого утра кричали ликующие войска, а их спасительница лежала на своем окровавленном ложе и горько плакала. Тихо подвывали окружавшие ее женщины, а Фима Скоропадская убивалась так, словно это она сбросила нерожденный плод. Не стесняясь, рыдал молодой лекарь и все повторял: «Простите, Катерина Алексевна, не спас ребеночка-то!..» Прилично придворному этикету точил слезу важный лейб-медикус, и даже Рустем тихонько всхлипывал в углу, хотя храброму нукеру не пристало плакать. В этом шатре, единственном из всех, было царство слез и скорби по не успевшей начаться и погасшей маленькой жизни.

Утром, когда передовые полки уже начали выходить из лагеря, царь пришел к убогому походному ложу Екатерины. Он вошел с жалкой, покаянной улыбкой на спекшихся губах. Он сгорбился, ссутулился, словно почернел.

– Вон все пошли! – бросил Петр собравшимся у ложа, и в палатке вмиг сделалось пусто. Екатерина успела заметить, как фрейлина Фима, не переставая рыдать, порывисто схватила за руку молодого лекаря, и они выбежали вместе. Она мимолетом позавидовала им, таким молодым и легкомысленным от своей молодости. Сейчас они забудутся быстрыми страстными поцелуями в каком-нибудь пыльном обозном фургоне, и их горе уйдет. А Екатерине нести его всю жизнь, она проклята! Знать бы, за что?..

Великий государь остался наедине со своей нареченной супругой. Присел у ее постели, взял слабую, холодную руку, прижал к губам:

– Что ж, Катя, из плена меня да армию выкупила, а дитя не спасла?

– Прости, Петер, не смогла… – тихо, с безысходной печалью сказала Екатерина. – Видно, так Господь судил. Я уж и все молитвы, какие помнила, прочитала. И как меня в детстве мать с отцом учили, и как пастор Глюк в кирхе читал, и как в православной вере наказывали. Думала, услышит меня Господь. Но, видно, нельзя у Господа просить свыше меры. Ты спасен, армия спасена, слава Богу!

– Своими драгоценностями меня из плена выкупила? Ведаю все, мне Шафиров сказывал…

– Не только драгоценностями, Петер. Что визирю мои побрякушки? Я нашла путь к его душе. Я знала, что он родился в христианской стране и провел всю жизнь в служении на чужбине. Как и я… Бог помог мне отвратить его от зла! И потом, я твердо верила, что, если я попрошу его от самого сердца, он не обречет смерти столько жизней человеческих!

– Ишь ты! Не обречет? Наивная ты душа, Катя… Изумления достойно, что ты в негоциациях сих преуспела! Визирь Мехмедка на службе своей прежде столько крови пролил, что словами неописуемо! – горько усмехнулся Петр.

– Делал потому, что жил в ненависти. А я предложила ему путь милосердия…

– Милосердия, Катя? К кому? К своим врагам?!

– К людям, Петер, ко всем людям… – терпеливо объяснила Екатерина. – Я напомнила ему, что ненависть и убийства рано или поздно обращаются против учинивших сии злодеяния…

Петр склонился над ней, с неожиданной нежностью поцеловал, потом сказал:

– Что ж, Катя, видно, ты не только для моей души лекарка великая, но и для многих душ заблудших… Оставайся такой и впредь. Не тебе быть жестокой, а мне. На мне – Россия, тут нужно твердым как камень стать. А тебе меня точить – как вода камень точит. Чтобы мягчал…

– Я постараюсь, Петер… Я не отдам тебя гневу и злу…

– Не отдашь? А может, путь мой такой – твердой рукою державой править. Куда тут без зла – без казней врагов моих? Зло – во спасение, Катя. Нельзя царю без зла!

– Многое, Петер, можно без зла исправить. Любовью…

– Блажишь, Катя! – жестоко усмехнулся Петр. – А может, и есть в словах твоих правда… Не мне судить – Господь рассудит. А как вернемся в Петров Парадиз – обвенчаемся. Орденом тебя награжу за труды твои, как мужа державного.

– Не стоит, Петер… – отказалась Екатерина. – Награди лучше Шафирова Петра Павлыча! Ныне ему за нас всех в турецкую неволю заложником отправляться… Не покинь его в беде, государь, он тебе – вернейший слуга.

– Знаю я про его заслуги… – сердито отрезал Петр. – Выдал ему ныне жалованье на год вперед, будет, я чаю, на что в Царьграде табаку купить! Ему и бригадиру Михалке Шереметеву, сыну Борис Петровичеву. Он вторым аманатом[68] к басурманам идти вызвался.

– Михайло Борисович Шереметев? – от изумления Екатерина даже слегка приподнялась на своем ложе. Она не могла забыть, сколь неприглядную роль сыграл этот хитрый и двуличный человек в ее жизни, и совершенно не ожидала от него такого благородства.

– А ты чему изумляешься, Катя? – недовольно спросил царь. – Генерал-фельдмаршал Шереметев так молвил: «Коли надобно выдать агарянам в неволю одного из генералов наших, не вправе я просить о подвижничестве сем другого, прежде собственного сына! Иначе, говорит, буду проклят…"

– А Михайло Борисович что?

– Что, что?! «Не уроню честь рода Шереметевых, дам душу за други своя», – говорит. Спросил после отцова благословения и пошел вещи собирать. Да, совсем забыл… Сказал еще Михалка Шереметев: «Передайте государыне Екатерине Алексевне, чтоб простила меня!» С чего бы он так, Катя?

– Прощаю, прощаю! – воскликнула Екатерина настолько горячо, насколько позволили ее ослабевшие силы. – Петер, вели позвать ко мне Михайла Борисовича, мне надобно благословить его, прежде чем он пойдет в плен!

– Поздно, Катя, – отрезал Петр. – Уж час как отправились они с Шафировым, визирь Мехмедка почетную стражу за ними прислал. Не плачь, я Михалку сам щедро пожаловал: чином генерал-майорским да живописной персоной своей в рамке с бриллиантами на тысячу рублей. Коли у них с Шафировым нужда будет, могут камушки сии выковырять да продать. Ныне не про них, про тебя, Катя, речь. Размыслил я над жертвой великой, которую ты, друг мой любезный, дала за спасение наше…

– Пустое, Петер, разве тебе понять мою жертву, – Екатерина в отчаянии откинулась на подушки и залилась слезами. – Разве кому-нибудь из вас, мужчин, ведомо, что значит потерять дитя нерожденное, частицу плоти и тела, часть души и сердца своего!

Петр неловко протянул руку и погладил ее шершавой ладонью по лицу, стирая горькие слезы.

– Ты права, Катя, понять жертвы сей нам не дано по закону самой натуры, – грустно сказал он. – Но наградить за нее в моих силах. Ты великою помощницею мне была, и не только в сем, но и во многих воинских действах! Отложа немочь женскую, ты волею с нами присутствовала и елико возможно вспомогала во всей Прутской кампании с турками. О том, как в самом отчаянном времени ты мужески, а не женски поступала, ведомо всей нашей армии! Повелю я, и женщин в России отныне наравне с мужами награждать станут за подвиги да за верность великую. Как из похода вернемся, учрежу я орден в честь покровительницы твоей небесной, Святой Екатерины. Быть российскому ордену сему со знаками Большого и Малого креста, бриллиантовой звездой и кавалерией[69], под девизом «За любовь и отечество», а еще: «Трудами сравнивается с супругом». Первой кавалерственной дамой сего ордена сделаю тебя, Катя, и не смей отказываться! Заслужила – носи!