Лагуна Ностра - Доминика Мюллер

Он запрыгнул в свой катер, мотор которого ревел не хуже его же сирены. Мне же придется возвращаться пешком, это научит меня впредь сидеть тихо, не читать записок от чужих жен, не лезть в чужие расследования и не набрасываться на чужих свидетелей. В кои-то веки у меня на что-то хватило пороху, так нет же, все опять получилось вкривь и вкось, брала бы лучше пример с него. Я спросила, чего бы он хотел съесть на ужин, но мотоскафо уже разрезал канал двойной пенной бороздой, и мой крик повис в пустоте.

Шел дождь. День был опять совершенно зимний, и это в конце апреля, а ведь было еще рекордное для этого времени года наводнение плюс бора и шквал истые ветры с коротким перерывом на жару, да такую, что впору было получить солнечный удар. Стараясь двигаться с нью-йоркской скоростью, я помчалась к Риальто по бесконечной Страда-Нуова, с бродящими по ней туристами в неуклюжих прозрачных дождевиках — настоящему заповеднику для торговцев-пакистанцев с их зонтиками. Африканцы, те специализируются на контрафактных сумках, разложенных на простынях, которые при приближении полиции они сворачивают узлом. Это так стыдно, так нехорошо — эксплуатировать иммигрантов, хотя они сами заинтересованы в этой торговле из-под полы, которая помогает им не умереть с голоду, да и туристы нарасхват скупают их подделки, сработанные детскими ручками. Я подумала о нашем Виви, маленьком принце из дворца Кампана, всем сердцем надеясь, что Альвизе не станет все же разыскивать его родных.

В переулке перед нашими дверями прогуливался Нерино, маленький злющий шнауцер, который только и смотрит, кого бы тяпнуть за лодыжку. Он напомнил мне о Шугаре, поедателе пергаментов. Интересно, что стало с этой карликовой таксой, любимым песиком Волси-Бёрнса? Может, он умер от старости и теперь бродит где-то в юдоли забвения вместе с маленьким Рамизом и слизывает с его щек слезы своим мягким язычком?

От хрупкой фигурки мальчика в моей памяти оставалась только коричневая вязаная кофточка с бежевой штопкой, но этого было вполне достаточно, чтобы проснулась моя нечистая совесть. Есть ли у него еще что надеть в этот дождливый день? И где он сейчас, этот малыш Рамиз?

В номере «Гадзеттино», который мы с дядюшками проштудировали во всех направлениях, про арест Микеле Корво не было ни слова.

Открытие Центра по изучению трамедзино[61], с установлением авторского права на треугольные кусочки хлеба по-венециански. Посещение именитыми экологами образцового питомника для птиц и рыб регионов с повышенной влажностью на одном из островов Валле-Аверто. Приостановление по указанию Европейского совета работ по строительству мегадамбы «Моисей» на время гнездования перелетных птиц на острове Альберони, контроль за загрязняющими выбросами, восстановление барен между Соттомариной и Кьоджей. Избиение венецианского продавца сувениров «незаконными» африканскими торговцами перед отелем «Даниэли», лишний раз показывающее необходимость срочного изгнания из города нелегалов. Вот такие местные новости и события, устаревающие раньше, чем просохнет типографская краска, которой они напечатаны, — стоит только перейти мост Свободы.

Национальные страницы возвращали читателей к землетрясению в Аквиле[62], затрагивая проблемы несоблюдения антисейсмических норм и распыления общественных ресурсов, подкрепляя эти комментарии благочестивыми репортажами о сборе пожертвований в различных церковных приходах и о копилках, разбитых хорошими детками в пользу Абруццо. Наш весельчак премьер-министр сравнивал потерпевших бедствие, вынужденных жить в наспех поставленных палатках, с отпускниками-туристами, живущими в кемпинге. Снова люди, которых надо жалеть, еще один слой больной совести будет снят посредством чека, врученного священнику из собора Фрари, который украсил стоящего под нашими окнами «Воскресшего Христа» работы Алессандро Витториа транспарантом: «Братья из Абруццо, мы с вами!»

В мировых новостях армия Шри-Ланки осаждала «Тамильских тигров», талибы проникали в Пакистан, сомалийские пираты брали суда на абордаж, голландский террорист во время следования королевы Беатрикс направил свою машину в толпу.

А о бесчинствах «Алисотрувена», о подвигах моего брата — ничего, ни единого слова. Антресольные Кампана не могли утолить любопытство даже при помощи газеты.

Мы оказались абсолютно не у дел.

С того самого утра, как пенный след Альвизе скрылся за поворотом канала Каннареджо, он ночевал на раскладушке у себя в кабинете под картой, от Северной Шотландии до Урала обклеенной стикерами и испещренной стрелочками, которые все сходились в долине Силе, в Чендоне, у виллы Корво. В самой середине этого путаного-перепутаного клубка находилась коричневая кофточка с бежевой штопкой, вещественное доказательство, выхваченное соколиным глазом Бориса. Комиссар отправил ее в лабораторию для снятия генетического отпечатка, чтобы его можно было потом сравнить с генетическим кодом маленького Рамиза, которого он поклялся найти целым и невредимым. Показания мальчика станут апофеозом процесса над Корво, утверждал брат, словно ища оправдание для своих маниакальных поисков.

Незадолго до ареста он удостоил меня телефонного звонка: попросил приготовить ему чистую одежду и велел получше присматривать за Виви, как будто мы собирались бросить его на произвол судьбы. Домой он пришел только через трое суток, голодный как волк и взведенный как курок, и реагировал на наши залпы вопросов как волкодав, которого кусают сразу три чихуахуа.

Если бы у нас была хоть одна извилина, мы бы сами дотумкали, что появление в «Гадзеттино» самой крошечной заметки подвергло бы детей страшной опасности. Мы что, думаем, Корво перед чем-то остановится, чтобы замести следы? Он же как Мальтус, как Дарвин по части детей — придерживался теории естественного отбора и сам воплощал ее в жизнь, сортируя при перевозке товар на слабых и сильных. И товар часто прибывал подпорченным — за время путешествия в трюме, на грузовике, при пеших переходах, а иногда и вовсе не годным к употреблению. Так что несколькими потерями больше, несколькими меньше! Посредники, получавшие комиссионные, собирали в портах и в доках все новых и новых призраков, а потом рассовывали их по заграничным сетям. Это только на бумаге полицейские разных стран взаимодействуют с устрашающей эффективностью. А на деле там работы на долгие годы. Альвизе умывает руки — он не Господь Бог.

Понтий Пилат как иконографический тип являет собой воплощение трусости и конформизма, заметила я. Легче всего валить все на иностранных полицейских. В кои-то веки он нащупал истину, и что же, он собирается капитулировать, как капитулировал после обвинения Иогана Эрранте, этого мифомана с кухонным ножом?

Брат закрыл глаза и потребовал кампари, ребенка, ужин и минимум понимания, которого комиссар на взводе мог бы, кажется, ожидать от своих близких. Он умирал от усталости, ему хотелось забыть на время о своих заботах и послушать, как мы болтаем о живописи — о чем угодно, только не о преступлениях и правонарушениях.