Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

С трудом выдирая ноги из липкой грязи, Иван прошел ксамолету, чувствуя, как в худой правый ботинок сразу же просочилась вода. Дождьшуршал, как пшено, по тугой обшивке крыльев, тяжелые капли дрожали напромасленном брезенте чехла. Чонкин забрался на правую нижнюю плоскость, аверхняя укрывала его от дождя. Сидеть было не очень удобно, потому чтоплоскость была покатой и скользкой. Зато обзор был хороший, и Чонкин держал вполе зрения обе дороги – верхнюю и ту, что шла вдоль берега Тёпы.

Прошел час, никто не появлялся. Прошло еще полчаса, Нюрапринесла завтрак – картошку с молоком. Тут кончился дождь и выглянуло солнышко.Оно отразилось в лужах и засверкало яркими блестками в каждой капле. То ли отсолнца, то ли от завтрака, то ли от того и другого вместе у Чонкина улучшилосьнастроение и прошло ощущение близкой опасности. И стал он даже немножкоподремывать.

– Эй, армеец!

Чонкин вздрогнул и вцепился в винтовку. У забора стоял Плечевой.Он стоял босиком, и обе штанины его были подвернуты почти до колен. Через плечоперекинут был бредень.

– Ищу напарника с бредешком походить, – объяснил он, слюбопытством поглядывая на Чонкина.

– Отойди, – сказал Чонкин и отвернулся. Но одним глазомприглядывал все-таки за Плечевым.

– Да ты что? – удивился Плечевой. – Обиделся на меня? Еслиты насчет того, что я про Борьку рассказывал, так это ты зря. Я сам не видел,может, она с ним и не живет. – Плечевой повесил бредень на забор, нагнулся ипросунул ногу между жердями. Он собирался просунуть уже и вторую, но Чонкинсоскочил с плоскости.

– Эй, эй, не лезь! Застрелю! – закричал он и направилвинтовку на Плечевого.

Плечевой попятился назад, поспешно стащил бредень с забора.

– Чокнутый ты, паря, ей-богу, – проворчал он и направился креке.

Тут из-за бугра показалась крытая машина. Шофер газовал икрутил баранку. Рядом с ним на подножке, держась за дверцу, стоял перепачканныйлейтенант и командовал. Остальные люди в серых мундирах, уже и вовсе с ног доголовы заляпанные грязью, взмыленные, подталкивали. Машина все равнопробуксовывала, и зад ее заносило то в одну сторону, то в другую. Слюбопытством наблюдая эту неожиданную сцену, Плечевой посторонился.

– Эй, товарищ, помог бы! – хрипло прокричал ему лейтенант.

– Ну да, делать нечего, – пробурчал Плечевой и,повернувшись, медленно пошел дальше. Но потом ему стало совсем любопытно, онвернулся и пошел обратно за машиной, которая подъехала к правлению и тамостановилась.

Иван Тимофеевич Голубев в своем кабинете трудился над составлениемотчета о ходе сеноуборки за последнюю декаду. Отчет был, конечно, липовый,потому что никакой уборки в последнюю декаду почти что не было. Мужики уходилина фронт, бабы их собирали – какая уж тут уборка! В райкоме, однако, такуюпричину уважительной не считали, Борисов матерился по телефону, требовалвыполнения плана. Он, конечно, знал, что требует в эти дни невозможного, нобумажка о сделанной работе была для него важнее самой работы – его тожематерили те, кто стоял над ним. Поэтому он собирал бумажки со всех колхозов,складывал цифры, составлял свою бумажку и посылал в область, где на основаниирайонных отчетов тоже сочиняли бумажку, и так шло до самого верха.

Вот почему председатель Голубев сидел сейчас в кабинете ивносил свою лепту в общее большое бумажное дело. Он расчертил лист бумаги наклеточки, в которых против фамилий бригадиров проставлял гектары, центнеры,проценты и трудодни. Потом позвал счетовода Волкова, сидевшего в соседнейкомнате. Волков быстро на счетах сложил цифры в каждой колонке, и председательпроставил их в графе «итого». Отпустив счетовода, председатель поставил своючеткую подпись, подул на свежеиспеченный документ и отодвинул, чтобыполюбоваться издалека. Цифры выглядели внушительно, и председатель поймал себяна ощущении, что сам этим цифрам частично верит. Сделав дело, встал, чтобразмяться. Потягиваясь, подошел он к окну и застыл с поднятыми руками.

Перед конторой стояла полуторка с крытым верхом. Возле неетолпились перепачканные люди в серых мундирах, а двое поднимались уже накрыльцо. «За мной!» – ахнул мысленно председатель. Как ни готовился он к своейучасти, но сейчас появление этих серых людей застало его врасплох. Тем болеечто он просился на фронт и, кажется, его просьбу собирались удовлетворить.Теперь все кончено. Председатель заметался по кабинету. Что делать? Бежатьбессмысленно, да и некуда – вон их шаги слышны в соседней комнате, там, гдесидит счетовод. Спрятаться? Смешно. Вдруг взгляд его упал на только чтосоставленную бумагу. Вот она, улика! Сам себе подписал приговор. Что делать?Сжечь? Поздно. Изорвать? Склеют. Выход был только один. Иван Тимофеевич скомкалбумагу и затолкал в рот. Но прожевать не успел.

Дверь отворилась, на пороге появились двое. У первого,щуплого, были кубики на петлицах, у второго, со звероподобным лицом, –треугольнички.

Лейтенант, размазывая грязь, стер рукавом пот с лица ипоздоровался. В ответ раздалось неясное мычание.

Решив, что перед ним обычный глухонемой, лейтенантнедовольно поморщился, ибо не любил людей, не умеющих отвечать на задаваемые имвопросы.

– Где председатель? – строго спросил он. – Голова! – Рукамион изобразил большую голову.

– Муу-у, – промычал председатель и покорно ткнул себяпальцем в грудь.

Лейтенант сперва удивился, он никогда не видел глухонемыхпредседателей (как же он выступает на собраниях?), но подумал, что раз такесть, значит, так надо, и стал объяснять, помогая себе руками:

– Понимаешь, тут есть один человек… дезертир, понимаешь? –Лейтенант как мог изобразил сначала бой («паф-паф»), а затем человека, бегущегос поля боя. – И мы его должны… – Он выхватил из кобуры пистолет и ткнулпредседателя им в живот: – Руки вверх!

Председатель отвалил нижнюю челюсть, заслюнявленный комбумаги выпал у него изо рта, а сам он вдруг зашатался и рухнул на пол,ударившись при этом затылком о стену.

Лейтенант растерялся, посмотрел на председателя, потом набойца, безмолвно застывшего возле дверей.

– Вот черт, – пробормотал он растерянно. – Увидел пистолет исразу в обморок. Бумагу зачем-то жрет. – Он поднял с пола изжеванную бумагу,брезгливо развернул ее, посмотрел, бросил на стол. Потрогал лежащего носкомсапога, потом нагнулся, стал бить его по щекам. – Эй, вставай, слышь, что ли,вставай, нечего тут придуриваться. – Взял руку, пощупал запястье. – Не разберу– есть пульс или нет.

Он расстегнул на председателе френч, рубашку и приложил ухок груди.