Лицо неприкосновенное - Владимир Войнович

– Чонкин. А то кто ж. – Он даже засмеялся, смущенный тем,что такие большие люди отрывались от своих больших дел, запоминали его фамилиюи записывали на официальной бумаге.

– Ну, так ты будешь сдаваться? – допытывался лейтенант.

Чонкин подумал. Ордер – документ, ничего не скажешь,серьезный. Но в уставе не сказано, чтоб часового с поста снимали по ордеру.

– Не могу, товарищ лейтенант, никак не могу, – придаваясвоему голосу интонацию полного сочувствия, сказал Чонкин. – Я, конечно,понимаю, у вас задание. Но кабы ж ты был разводящий либо начальник караула, илихотя б дежурный по части…

– Считай, что я – дежурный по части, – согласился лейтенант.

– Не, – сказал Чонкин. – В нашей части таких нет. Я всехкомандиров знаю на личность, потому – служил при столовой. Понял? И форма утебя не такая.

– Ну ладно, – рассердился лейтенант. – Не хочешь сдаватьсяпо-хорошему, заставим по-плохому.

Он решительно встал на ноги и двинулся к Чонкину. В однойруке он держал револьвер, а другую с ордером поднял над головой. За лейтенантомподнялись и осторожно передвигались его подчиненные. Счетовод Волков остался наместе.

– Эй! Эй! – закричал Чонкин. – Лучше стойте! А то ведь ябуду стрелять! Я ведь на посту!

Он во что бы то ни стало хотел избежать кровопролития, ноему больше не отвечали. Чонкин понял, что переговоры завершились неудачно, иснова перекинул винтовку через фюзеляж. Борька мешал ему, хватал зубами за полушинели, тогда Чонкин левой рукой стал чесать ему бок, приговаривая: «Боря-Борь-Борь-Борь».Держать винтовку одной рукой было неудобно, но зато Борька теперь не мешал, онтут же размяк, улегся в грязь и задрал ноги. Как все свиньи, он любил ласку.

– Чонкин! – предупредил лейтенант. Приближаясь, онразмахивал ордером и револьвером. – Не вздумай стрелять, будет хуже.

Прозвучал выстрел, пуля прожгла бумагу насквозь, да еще втом самом месте, где стояла печать с подписью прокурора. Лейтенант и его подчиненные,теперь уже без команды, повалились на землю.

– Ты что наделал, паскуда! – чуть не плача, закричаллейтенант. – Ты испортил документ, подписанный прокурором! Ты прострелил печатьс гербом Советского Союза! Ты за это ответишь!

Очередной выстрел снова заставил его ткнуться в грязь носом.Стараясь не поднимать голову, лейтенант повернул лицо к Свинцову.

– Свинцов, заползай с той стороны! Надо его отвлечь.

– Есть! – ответил Свинцов и приподнял зад, в который тут же,как шмель, впилась пуля, посланная Чонкиным.

Свинцов вдавил себя в мокрую землю и заревел нечеловеческимголосом.

– Что с тобой, Свинцов? – обеспокоился лейтенант. – Тыранен?

– Ва-ва-ва-ва! – выл Свинцов не от боли, а от страха, чторана смертельная.

Чонкин из-за укрытия бдительно следил за своимипротивниками. Они лежали в грязи и все, кроме рыжего, не подавали признаковжизни. Позади всех лежал влипший в эту историю ни за что ни про что счетоводВолков.

За своей спиной Чонкин услышал чьи-то медленные шаги.

– Кто там? – вздрогнул он.

– Это я, Ваня, – услышал он голос Нюры.

– А, Нюрка, – обрадовался он. – Подойди. Только невысувайся, убьют. Почеши кабана.

Нюра присела над кабаном, стала чесать его за ухом.

– Видала? – довольно сказал Чонкин.

– А дальше-то что будет? – уныло спросила Нюра.

– А чего дальше? – Чонкин не спускал глаз с лежавших вгрязи. – Пущай лежат, пока меня не сменят.

– А если тебе на двор надо будет?

– Если на двор… – Чонкин задумался. Но тут же нашел выход изположения. – Тогда ты посторожишь.

– А когда стемнеет? – спросила Нюра.

– И когда стемнеет, будем стеречь.

– Глупой, – вздохнула Нюра. – Они же серые. Их и сейчас вгрязи не видать. А когда стемнеет, и вовсе.

– Ну вот еще каркаешь тут под руку, – рассердился он на Нюрупо свойственной человеку привычке направлять свой гнев на тех, кто говоритнеприятную правду, как будто, если не говорить, сама правда от этого станетлучше. Но все же Чонкин задумался, стал перебирать в уме возможные варианты. Ипридумал.

– Нюрка, – сказал он, повеселев. – Вали в избу, возьми своюсумку и веревку подлиньше. Поняла?

– Нет, – сказала Нюра.

– Опосля поймешь. Вали.

Вскоре желающие могли видеть такую картину. Из своей избывышла Нюра с длинной веревкой и с почтальонской брезентовой сумкой. Она зашласзади лежавших на пороге людей и дала Чонкину знак рукой.

– Эй, вы! – закричал Чонкин из-за своего укрытия. – Сейчас квам подойдет Нюрка, сдадите ей левольверы. Кто будет противиться, убью наместе. Понятно?

Ему никто не ответил. Нюра привыкла чистить рыбу с головы.Сначала она подошла к лейтенанту.

– Отойди, сука, застрелю, – прошипел лейтенант, не поднимаяголовы. Нюра остановилась.

– Ваня! – закричала она.

– Чего?

– Он обзывается.

– А ну отойди в сторонку! – Чонкин навел ствол на лейтенантаи прищурил левый глаз.

– Эй, не стреляй! Я пошутил! Вот мой пистолет.

Высоко, чтобы Чонкин видел, лейтенант перебросил револьверчерез себя, и он плюхнулся к ногам Нюры. Нюра очистила его от грязи и бросила всумку.

– А ты, дядя, чего ждешь? – перешла Нюра к Свинцову, которыйлежал в такой позе, как будто хотел обнять всю землю.

– А я, милая, не жду, – со стоном сказал Свинцов. – Вон онлежит. Действительно, его револьвер системы «наган» лежал в стороне от хозяинана подсыхающей кочке. Нюра тоже кинула его в сумку.

– Ой! – простонал Свинцов. – Ой, не могу!

– Раненый, что ли? – обеспокоилась Нюра.

– Раненый, милая. Мне перевязочку бы. Кровью ведь изойду.Детишек у меня трое. На кого оставлю?

– Сейчас, сейчас, потерпи еще, – заторопилась Нюра. ХотьСвинцов был на вид чистый зверь, но у нормального человека даже зверь вызываетжалость, если страдает.