Разбойник - Керриган Берн

Когда буря утихла, Дориан выпустил затаившийся вздох на ее волосы. Она не знала, что делать после того, как он дошел до пика, но, похоже, ему самому это пиком не показалось.

Блэквелл не остановился и даже не успокоился.

Он продолжал двигаться в медленном, пульсирующем ритме, его мужское достоинство было таким же твердым и неподатливым, как и при первом толчке. Его вскрики перешли в тяжелое дыхание, которое растаяло в стонах.

Дориан приподнялся, чтобы посмотреть на нее сверху вниз, на его резких тревожных чертах появилось несвойственное ему выражение недоверия. Дорогая шерсть его сюртука терла ее чувствительные соски. Тонкая кожа его перчатки путешествовала от ее рта к подбородку, горлу и груди. Его семя облегчило ему путь, когда он вновь и вновь входил в ее неопытное тело глубокими толчками.

Фара решила, что ее роль сыграна, что он вытянул из ее тела все то удовольствие, которое оно должно было ему дать. Но, к ее крайнему удивлению, тугой, ноющий жар снова распустился в низу ее живота, начавшись в ее утробе и обволакивая раскаленный жезл, ритмично входящий в нее.

Дориан внимательно посмотрел на нее. Вопросительно.

Тело Фары мгновенно ответило на незаданный вопрос.

Она изогнулась дугой, крепче сжала его бедрами и издала тихий поощряющий стон.

Это было все, что ему нужно.

Блэквелл не стал целовать или пробовать Фару на вкус. Вместо этого он смотрел на ее лицо с такой напряженностью, что она смутилась. О смущении говорил каждый взмах ее ресниц, каждый вдох, то, как она приоткрывала или сжимала губы. Его тело снова стало проводником ее наслаждения.

Фара была поражена тем, что он все это время поддерживал вес своего тяжелого тела на одной мощной руке, но эта мысль рассеялась, когда Дориан воспользовался второй рукой, чтобы исследовать ее, делая ее разум бесполезным и управляя ее сознанием, как дирижер управляет музыкантами оркестра. Его палец пробежал по линии ее подбородка, по изгибу скул, то ли запечатлевая их в памяти, то ли снова здороваясь с ними, Фара точно не поняла. Интимная плоть и кожа. Она сомкнула губы, зажав палец в перчатке между языком и небом и ощущая его давление.

Дориан зашипел, зарычал, отдернул руку, опустил ее ниже, к ее бедру, и сжал ее ягодицу, освобождая больше места для своих ускоряющихся толчков.

Фара откинула голову на подушку и закатила глаза, другие чувства, переполнявшие ее, потребовали внимания.

Кожа и плоть. Темнота. Холодный воздух. Горячая кровь. Ткань. Гладкая, скользкая плоть. Большой и твердый жезл.

Губы на ее губах. Язык, проникающий внутрь, пробующий на вкус ее сущность.

Фара ощутила волны наслаждения, прокатившиеся по ее позвоночнику. Она испугалась этого, как пугаются первых признаков землетрясения, тихого дыхания после ослепляющей вспышки молнии.

Фара ждала ответного грома, который, без сомнения, пронзит ее до костей. Растягивая свои путы ослабшими, дрожащими мышцами, она думала, что едва ли сможет перенести еще одно невероятное освобождение.

Бежать было невозможно. Наслаждение накатывало на ее беспомощное тело, захлестывая ее с каждой волной ощущений. Блэквелл глотал ее отчаянные крики, пока внезапно не оторвался от ее рта и не отпрянул назад, издав глубокий хриплый рык, а затем еще один.

Что-то в их мире изменилось. Какое-то космологическое знание или тайная мысль, потерявшаяся в море и вдруг всплывшая на поверхность. В этот спокойный, ничем не стесненный момент она узнала Блэквелла по-настоящему, увидела таким, каким он был. Жестким, безжалостным тираном. Оскорбленным, израненным мальчиком. С пустым сердцем, полным обещаний, и охваченной тенями душой, нуждающейся в солнечном свете.

Не только ее глаза распахнулись шире – шире распахнулось и ее сердце.

Будь проклято ее выразительное лицо: он, должно быть, прочел ее мысли. Потому что, не успев даже выйти из нее, Дориан вновь скрылся за ширмой из тени и льда, оставив ее замерзшей, ранимой и одинокой.

«Не уходи!» – в отчаянии подумала Фара. Что-то в ней открылось. Оказалось на виду. Но она еще не могла понять, что именно и чем это было. Ей было нужно больше времени, всего лишь еще одно мгновение рядом с ним. Под ним.

– Я должен, – бросил он, выходя из ее тела и вставая с кровати.

Фара нахмурившись смотрела на спину Дориана, пока он приводил в порядок костюм и застегивал сюртук, прикрывающий верхнюю часть его брюк. Фара не понимала, что говорит вслух, пока он не ответил ей.

– Почему?

Отмахнувшись от вопроса, Дориан подошел к тазу с кувшином и плеснул воды на полотенце.

Почему? Причин было великое множество. Блэквелл был защитником и трусом одновременно.

Защитником, потому что его ночные кошмары, физически безвредные для него, могли оказаться смертельными для нее. Если он проснется в панике, пытаясь отогнать свои вспоминания, то, скорее всего, причинит ей вред, не осознавая это.

Трусом, потому что утром он не сможет оказаться лицом к лицу с ее ненавистью. Не захочет посмотреть на выражение сожаления и отвращения на ее лице, которое появится, когда Фара поймет, что сделала. Что он с ней сделал. Что он забрал ее драгоценную невинность и оставил в ней свое испорченное семя.

Дважды.

Выжав лишнюю воду из полотенца, Блэквелл вернулся к ней. Фара напоминала плененную богиню. Как трофей древней войны, связанный и выставленный на всеобщее обозрение для удовольствия ее нового господина.

Он относился к ней именно так. И заслужил за это смерть.

Он должен был остаться и вымыть ее. Но вид ее кровоточащего лона мог довести его до крайности. Лучше бы ему сбежать, пока он еще в состоянии. Пока он еще держится, что удивительно. Но он силен. Он сдержал свое слово. Его долг был отдан. Она могла с относительной легкостью развязать узел на своем пледе.

На пледе Дугана.

Его самообладание пошатнулось.

– Может, останешься? – тихо спросила Фара, глаза которой были почти спрятаны за тяжелыми веками и густыми ресницами. – Я… я не прикоснусь к тебе.

– А ты теперь спи! – приказал Блэквелл, отворачиваясь от манящих полушарий ее груди. Потушив свечи по пути к двери, он даже не оглянулся, оставив ее в темноте. Но как только замок на двери щелкнул позади Дориана, самообладание окончательно покинуло его. Заграничные ковры заглушили стук, когда он рухнул коленями на пол. Он был дураком, считая себя сильным. Чертовым дураком!

У него, черт возьми, появилась одна чертова слабость. С блестящими серыми глазами и серебристыми кудрями.

И помоги ему господь, если она когда-либо узнает об этом.

– Доброе утро, миссис Блэквелл! – Дневной свет ворвался в комнату, будя Фару, когда портьеры, отдернутые веселым Мердоком, разъехались в стороны по карнизу. – Надеюсь, вы хорошо спали?