Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл

Я оглянулась, но сколько ни напрягала глаза, тип на лестнице не шевелился — если там вообще кто-то был. Может, все дело в нервах? Как знать… Краем глаза мне удалось поймать движение, однако совсем в другом месте — у самой воды. По обе стороны от ступенек позвякивали цепи, вделанные в стену. Слева, как оказалось, качалась на волнах шлюпка. Забраться бы в нее, и можно будет спокойно отсюда уплыть. Вдруг я заметила, что шлюпка не привязана. Фалинь свисал с борта, и лодку медленно сносило на меня. Час от часу не легче!.. Я обшарила глазами тот берег. Где же сэр Генри? По всему, дело мое было дрянь. Глядя на водную рябь под ногами, я стала гадать — сильно ли течение, сумею ли перебраться на ту сторону вплавь? Может, лучше всего тихо зайти в воду и позволить реке отнести себя вдоль стены до следующего причала?

Опять я не удержалась и посмотрела на вал набережной. В тени ступенек очертания лодки едва угадывались, но мне хватило и этого. Она подошла ближе! Я стала шарить в карманах в поисках чего-нибудь, что могло сойти за оружие, но, как на грех, ничего не нашла. Под ногами — ни одного булыжника или палки, в карманах — пригоршня монет и коробочка в золотой обертке. Подарок Роз. Ее тайна.

«Сбереги», — наказала она. Значит, было от кого беречь? А может, и мне самой стоило поберечься, пока сверток у меня?

В тот же миг с реки донесся гудок, и из-под моста вылетела белая стрела частного прогулочного катера. «Клеопатра»! Помня о шаткости лестницы, я чуть скованно махнула рукой — вышло похоже на салют. Довольно долго мое приветствие оставалось без ответа, а потом на палубе показался сэр Генри.

Шлюпка у лестницы остановилась — я поняла это, даже не видя ее, — плеск воды в борта изменился. «Клеопатра» прогудела, на сей раз ближе, заглушая прочие звуки, пока капитан сэра Генри не выключил мотор. И в ту самую секунду я услышала скрип верхней ступени под тяжестью чьего-то веса, а глянув через плечо, уловила лунный блик на стальном лезвии.

Я кинулась к катеру и, перевалившись через борт, рухнула на палубу под ноги сэру Генри.

— Не ушиблась? — прокричал он.

Я махнула ему — скорее, мол, отплывайте. По кивку сэра Генри капитан «Клеопатры» дал обратный ход.

— Где вы были? — прохрипела я, когда катер пошел на обратный вираж. — Я думала — у театра.

— Почему ты так решила? — спросил сэр Генри, усаживая меня по соседству с собой.

— Из-за сирен. По телефону.

Он покачал головой:

— Последний час, деточка, воют все городские сирены. Нет, я был на исключительно нудном приеме. Впрочем, время провел не без пользы, — добавил он, озирая толпу на мосту. — Многие забыли, что река — все еще лучший городской тракт.

Когда после Второй мировой войны речная торговля пришла в упадок, отец сэра Генри стал спиваться, чередуя потасовки с ностальгическими слезливыми исповедями, пока река, сжалившись, не поглотила его. Молодой Гарри — так тогда величали сэра Генри — избрал иной путь: пустил в ход природные таланты. Начал с моряцких притонов, выбился в трущобные генералы, потом переменил курс и пошел служить во флот ее величества (сэр Генри часто любил намекать, будто попал туда благодаря шантажу), а закончил театральной звездой. Никто не мог похвастать таким знанием персонажей Шекспира — от шлюх до царственных особ, со всеми гранями их характеров — от великодушия до черного вероломства. Может, поэтому он играл с большей убедительностью и любовью, чем остальные.

В последние десять лет он почти покинул сцену. Одни говорили: выдохся, другие — себя бережет. Вскоре бездействовать ему надоело, и он решил вернуться. Крупные роли Клавдия — злодея и Полония — глупца сэр Генри отверг ради меньшей роли отца Гамлета, любимого и утраченного. Своей очереди ждали Просперо и Лир у постановщиков столь же именитых, как и он. Однако начать сэр Генри согласился с моего спектакля, будто примерял на себя роль старого правителя. Выбор, который меня до сих пор поражал.

«Клеопатра» вышла на прямую и задрала нос, скользя по воде. Я еще раз оглянулась на ступени. Там никого не было, а лодка качалась, привязанная, у стены. Может, все это мне померещилось?

В проеме стены над лестницей возник человеческий силуэт. От страха мои внутренности скрутило узлом. Там, наверху, кто-то стоял. Но кто? И чего он хотел?

Ночь огласил протяжный стон, и я, развернувшись, успела увидеть, как «Глобус» исчез в облаке пепла. А на берегу растворился, точно его и не было.

Моя рука машинально нырнула в карман. Подарок Роз лежал там, невредимый. Я поежилась, хотя воздух у южного берега прямо-таки дышал жаром. Дым и пар струились вниз по холму густыми белыми клубами, сквозь которые ничего было не разобрать, кроме каких-то темных громад, но видение «Глобуса» вставало передо мной как наяву — белой башенкой, будто лебедь, усевшийся на ночлег. Нелепость, конечно, — даже без пожара. Во-первых, не так уж он был тесен — вмещал полторы тысячи человек, а во-вторых, многие видели в нем пример китча, а не старинной изысканности. «Шекспирова лавочка» — так звала его Роз. До нынешнего вечера она не желала там показываться.

Во всем, что касалось Шекспира, Роз обычно бывала права, кроме этого. Хотите — верьте, хотите — нет, но «Глобус» хранил некое волшебство: слова оживали в нем с особенной силой.

Мы пробирались к пирсу. Дымовая завеса немного рассеялась, и мы увидели Сирила Маннингтона, художественного руководителя, который мерил шагами причал, как голенастая сварливая птица.

— Конец, — проклекотал он, когда мы поднялись на помост. — Все пропало.

Сэр Генри, шедший впереди, застыл на месте. Моя последняя надежда рассыпалась в прах. Дымка снова всколыхнулась и выдавила еще один черный силуэт — шефа пожарной команды в красном шлеме и темно-синей куртке со светоотражательными нашивками.

— Дело не так уж плохо, — проворчал он. — Хотя, врать не буду, хорошего тоже мало. Идемте, увидите сами.

Мы поспешили за ним. В темноте мои мысли вились вокруг театра. Проектировщики нового «Глобуса» хотели сделать его как можно более схожим с предшественником, который буквально возводили вокруг сцены — широкого помоста в углу восьмиугольного поля под открытым небом. Двор окаймляли открытые изнутри галереи — три этажа сплошных балконов, уставленных рядами дубовых скамей, как в амфитеатрах.

Все это было изготовлено с простотой, которая польстила бы и пуританам, если не считать сцены. Там лицедействовал каждый дюйм дерева и штукатурки — притворялся то мрамором, то яшмой, то порфиром, поблескивал позолотой кариатид или античных героев. А над этим попугайным шиком высился плоский навес, расписанный звездами, защищая актеров от солнца и непогоды. В скандинавских мифах небесный свод покоится на кроне гигантского ясеня; мне же почему-то всегда было приятно сознавать, что небо Шекспира подпирают английские дубы. Правда, с некоторых пор они утратили всякое сходство с деревьями. «Геркулесовы столпы», как их окрестили, были сработаны в виде красных мраморных колонн Персеполиса, позже разоренного Александром Македонским.