Улыбочку! - Омер Барак

Ну, самое большее, два.

Четыре-пять телефонных звонков, семь-восемь свадеб, пусть даже в качестве помощника фотографа. Пини точно должен был знать кого-то, кому это может понадобиться. Только бы собрать немного денег, вернуться в Лондон и приступить к поискам исчезнувшей Яары. «Это временное отклонение, – твердил я себе, укладывая чемодан. – Сбой в расписании. Через минуту все встанет на место».

Со дня приземления самолета в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион прошло уже пять месяцев, и лишь теперь я понял, что не учел главного: Яара была не кусочком в мозаике моей жизни, она и была всей этой жизнью. Ее взгляд в видоискателе камеры, ее улыбка, когда я показывал ей снимки, которыми действительно гордился, ее голос, побуждавший меня стараться сделать все лучше, ее объятие и признание мне на ухо, когда нам было лишь по шестнадцать: «Знаешь, ты со своей камерой такой сексуальный», – все это и было тем, что поднимало меня по утрам и придавало сил продолжать.

Все это время, с тех пор как нам было по пятнадцать, Яара всегда была рядом.

И вот теперь, когда мне уже тридцать два, а Яары рядом нет, камера стала слишком тяжела, а пальцы – удивительно неповоротливы. Я всегда прекрасно знал, что делать, если объект съемки вышел из фокуса, но понятия не имею, что предпринять, если это случилось с самим фотографом.

Всякий раз, поднимая камеру, я видел перед собой Яару, вдыхал ее запах и слышал ее смех, открывающий передние зубы с незаметной никому, кроме нее самой, щелью между ними, полученной от удара мячом во время игры в волейбол в пятом классе, которую она упорно пыталась скрыть. А еще, смеясь, она зажмуривает глаза и почти автоматически проводит рукой по волосам, словно зная, что в этот момент она прекрасна, но не желая оставлять ни одну, даже самую маленькую деталь на волю случая.

С годами к этому добавились еще две маленькие складочки чуть позади губ и чуть впереди щек. Яара видела в них признаки старения, я же – наслаждения жизнью, потому что они появлялись только в те моменты, когда она была по-настоящему счастлива.

Я собирал ее улыбки как заядлый коллекционер. В этом заключалась моя миссия, это был мой подарок Яаре. И чем труднее становились времена, тем упрямее и решительнее становился я. Несмотря на то что Лондон изначально был настроен против нас, что визиты в клинику в Чипсдейле все учащались, что после очередного ежемесячного укола овитрелла[3] в живот синяя полоса на тестере все так же показывала, что результата снова нет, случались иногда моменты, когда улыбка снова появлялась на ее лице.

Только неопытному глазу, не следящему за Яарой все эти годы, могло показаться, что она исчезла навсегда.

Я же точно знал: все, что требуется, – это упорно ждать.

И я ждал с камерой в руке первого кусочка кекса, который она откусит.

Второго глотка крепчайшего кофе.

Иногда, когда мы заходили в подземку, и буквально в следующую секунду раздавался грохот вагонов, Яара, которую забавляла британская педантичность, произносила голосом диктора: «На платформу прибыл ваш персональный поезд».

И улыбалась.

И в тот момент, когда ее губы лишь начинали изгибаться, я знал, что у меня есть максимум две-три секунды на то, чтобы на ощупь установить выдержку и диафрагму, пока она снова не повернется ко мне, на мгновение улыбнувшись, прищурив опухшие от бессонницы глаза, и шепотом произнесет:

– Сегодня у нас будет хороший день, Йони.

Клик.

Лишь тот, кто сделал в своей жизни достаточное количество фотографий и накопил достаточное количество воспоминаний, знает, что фотографии предназначены не для того, чтобы помогать нам помнить.

Наоборот.

Они предназначены для того, чтобы помогать нам забыть.

И даже в те годы, когда нависшая над нами тень стала огромной и угрожающей, я знал то, что знают все, кто пытался понять, как работает камера, – свет есть везде и всегда, и все, что от тебя требуется, это быть достаточно опытным, достаточно бдительным и достаточно проворным, чтобы поймать его и использовать для лепки кадра.

Я хранил улыбки Яары на холодильнике, не доверяя никаким цифровым технологиям, потому что мне надо было видеть их глазами и ощущать руками. Поэтому я достал большую коробку, в которой собирался хранить фотографии, взял свою старенькую камеру, полученную в подарок от Пини и служившую мне верой и правдой с конца двенадцатого класса, купил по дешевке кучу пленки с высокой чувствительностью, чтобы максимально использовать свет, с трудом проникающий в нашу квартирку на втором этаже дома номер 74 на Весенней улице, через малюсенькое окошко в кухне и еще одно, чуть побольше, в спальне, и стал ждать.

И не переставал ждать даже тогда, когда улыбки совсем исчезли с ее лица…

– Так что ты предлагаешь? – обратилась Декла к Дану, словно меня здесь не было. – Придумай что-нибудь, ты, профессор!

– А ты – командир батальона, – огрызнулся Дан.

– Я лишь координирую руководство, – поправила его Декла, как поправляла всех ниже нее по званию. – Я отвечаю за деятельность тринадцати подразделений и руковожу восемьюдесятью подчиненными.

– Но ведь они же не стажеры.

– Какое это имеет значение? – запротестовала Декла.

Подняв голову, я посмотрел на них и на маму, сидящую достаточно близко от нас, чтобы мы могли заметить ее недовольство, но достаточно далеко, чтобы мы не могли ничего изменить. Одной рукой она изо всех сил прижимала к себе каяк, а другой пыталась создать хоть какой-то приток свежего воздуха к лицу.

Не знаю, когда я отключился от их разговора – десять минут или десять лет назад, но для себя я решил, что факт моего участия в общей поездке вовсе не обязывает меня принимать в нем участие.

– Куда это ты собрался? – попыталась остановить меня Декла.

– Не понимаю, чем тебе не нравится каяк, – выпалила мама со своего места, не обращая внимания на то обстоятельство, что тема разговора давно сменилась. – Вечно ты всем недовольна.

– Оставь в покое этот гребаный каяк, мама!

– Что за язык! – возмутилась мама. – Кто научил тебя так говорить?

– Отец.

– Ты же должна подавать людям пример. Ты и со стажерами своими так разговариваешь?

– Они не стажеры, – вмешался Дан. – Они подчиненные.

– Да заткнись уже, – вздохнула Декла.

– Ну, скажи ему, наконец, – не отставал от нее Дан.

– Не хочу я ничего слышать, – произнес я.

– И правильно, – кивнул Дан.

– Ты должен, – настаивала Декла.

– Ничего я тебе не должен, Декла.

– Слушай сюда. Амихай сказал, что…

– Плевать мне на то, что он сказал.

– Что за язык! – снова возмутилась мама. – Кто научил тебя так