Музыка тел, живопись хаки - Кай Арбеков

и выдержал длинную паузу, чтобы реплика его как следует улеглась в голове водителя. — Её брат — офицер Третьего Рейха — пропал без вести, и она тут же отправилась на передовую, ни о чем не думая. Но там уже никто не мог ничем помочь. Я взялся её сопроводить обратно до её дома.

Мужчина за рулём больше ничего не спрашивал. Мотор хрипел, шофёр изредка переключал рычаг. Амандина не на шутку перепугалась. Она действительно выглядела подавленно. Но… Такая грубая ложь! Все это казалось невероятным, нереальным. Однако в кабине стало тепло, и вскоре она забылась, успокоилась. На блокпосте у въезда в город фельдфебель велел ей опуститься на пол, а сам пересел к окну. В левой ладони он держал «Вальтер», поставив ее на колено так, чтобы оружие было видно водителю, но не снаружи. Постовой отдал честь, увидев скрещенные кости на кокарде фуражки.

Въехали в город. На его улицах почти не наблюдалось следов осады и сражений, как и присутствия оккупантов, не было ни полуразрушенных зданий с выбитыми окнами, ни чёрных пулевых отверстий в стенах. Возле здания вокзала из красного кирпича грузовик остановился, и двое выбрались наружу. Водитель проводил их недоверчивым взглядом, развернул машину и уехал.

Привокзальная площадь была полна толчеи. По мостовой сновали автомобили, трамваи и даже коляски, запряженные усталыми лошадьми. Никто не обращал на странную пару никакого внимания. Солдат поглядел на круглые часы, встроенные во фронтон вокзала, и вошёл внутрь, велев Амандине оставаться ждать его у входа. Она принялась молча ждать, переминаясь с ноги на ногу, пододвинувшись поближе к углу, за колонну, чтобы не заметили нелепые громоздкие ботинки на её ступнях. Миновали несколько минут. Мимо прошагали трое немецких рядовых с винтовками на плече. Они жевали купленные у бабки-торговки пирожки и смеялись над чем-то; один из них окинул бедную одинокую девушку скользящим взглядом — и дальше. Женщины носили осенние коричневые и бежевые пальто и элегантные шляпки, придававшие им надменный и неприступный образ; мужчины ходили в кожаных куртках, плащах или солдатских шинелях. Желудок француженки забурчал от голода, руки замёрзли, а нацистский офицер всё не возвращался. «Он меня бросил, — подумала она, — оставил тут. Подонок! Хоть бы предупредил… Без ничего просто выбросил меня сюда, ни денег, ни документов, ничего, даже обуви нормальной. И что теперь делать?»

— Держи, — ответом на её мрачные мысли возникла вдруг рука солдата, протягивавшая буро-коричневую тощую книжицу; на сером рукаве шинели красовался плотоядный орёл. — Спрячь подальше за пазуху и не теряй.

Её губы заиграли, запели, явив блаженную улыбку.

— Вы достали его, да?

— Наш поезд отходит через сорок минут, — его голос всё ещё звучал простуженно, а на лице как всегда была нацеплена непроницаемая маска холодного безразличия. — Идём в зал ожидания. Не оглядывайся, не разговаривай, смотри под ноги.

Они вошли в здание. Зал был высокий, с мраморном в клетку полом. У стен выстроились ряды деревянных скамеек. Длинная очередь толпилась у кассы: на окошке висела надпись “обеденный перерыв”. Как ему удалось купить билет? Они присели на освободившиеся места, и он продолжил объяснять, не глядя на неё, губы едва заметно шевелились, пока он говорил:

— Вот твой билет. А это разрешение на пересечение границы, заверенное чиновником вермахта. Покажешь, когда потребуется. Поедем в разных вагонах, не хочу встретить какого-нибудь знакомого, пока ты со мной. Я периодически буду проходить мимо, проверять, всё ли в порядке. Когда подмигну, значит, наша станция. Тогда поднимаешься и идёшь со мной на расстоянии в пятнадцать шагов. И не делай глупостей. Постарайся сесть у окна. Вечером, когда приедем, поешь и помоешься. А пока терпи. Ну всё, дальше сама.

Он поднялся, пересёк зал, купил газету и стал делать вид, что читает передовицу. Их разделяли люди, сновавшие туда и обратно. Изредка она видела его короткий взгляд, направленный на неё. Через невыносимо долгие несколько десятков минут объявили посадку. Солдат поднялся и направился к выходу на перрон. Толпа вынесла её туда же. Порожний состав из дюжины вагонов с гудением и в облаках пара притормозил у станции. Образовалась давка: люди валили к входным дверям. Тут она потеряла его. Нужно было занять место, нельзя было оставаться тут, в этом городе, и она принялась протискиваться через толпу. А может сбежать? Но куда? А вдруг это её единственный шанс вернуться домой?

Занять место у окна она не успела. Ей достался лишь край деревянной скамьи в вагоне третьего класса, у прохода. Её окружали измождённые, хмурые лица. Крестьяне, бедные горожане, зачем ты едущие куда-то, зачем-то, студенты в очках, старики, бабы с детьми, группа нацистских рядовых в серых шинелях, громко смеющихся над чем-то и ведущих себя крайне вызывающе. Она изо всех сил старалась не смотреть в их сторону. Некоторые люди ехали стоя, держась за спинки лавок.

Поезд тронулся, медленно катясь вдоль городских кварталов. Постепенно паровоз набирал ход. Стыки рельс стучали все чаще. Мелькнул шпиль ратуши, за ним башни костела; с веток голого дерева сорвалась стая ворон или галок; на какой-то площади Амандина мельком увидела отряд немецких солдат из местного гарнизона, или из пополнения на передовую: выпрямленными правыми руками, вытянутыми перед собой, они приветствовали герра коменданта, вылезавшего из блестящего чёрного “Опеля «Олимпия»”. Бледно-серое небо беспросветно тянулось над крышами домов. Потом город растаял, превратившись в поля, наползавшие друг на друга покатыми боками. Взорванный польский танк 7ТР с поникшим стволом напоминал о военных действиях. Тут и там мелькали углубления от разрывов снарядов. Здесь проходил бой. Чёрная сырая земля, слегка припорошенная первым снегом. Серое небо. Серый мир. Этот странный серый мир. Вот уже почти сутки миновали с тех пор, как её должны были казнить. Надо вытерпеть. До вечера ещё много часов, но она будет терпеть и таращиться в прямоугольник окна. Ей не было холодно, но чувство тревоги и неловкости только усилилось из-за обилия стольких незнакомых людей вокруг.

Прямо перед ней сидели двое людей, чуть старше средних лет, кажется, муж и жена. Они не громко разговаривали между собой по-польски, и Амандина краем уха ухватила часть беседы.

— Я слыхал, они в одну деревню под Томашувом-Любельски собирались войти, а партизаны им оказали не самый приятный прием. Эти упыри встретили самое яростное сопротивление, — рассказывал тихо муж. — Много их полегло, пришлось вызвать подкрепление и танки. Они заняли неблагоприятную позицию, и только с танками им удалось прорваться сквозь оборону. Как оказалось потом, очень многих партизан им тоже удалось убить. Когда они вошли в деревню, — мужчина понизил голос, но Амандине всё