Прогнившие насквозь. Тела и незаконные дела в главном морге Великобритании - Питер Эверетт

– Здравствуйте, профессор Джонсон, – сказал я. – Вы забираете это дело себе?

– Нет, Питер, – ответил профессор, – я здесь по поводу домашней ссоры, которая переросла в убийство, причем выглядит все так, словно он покончил с собой из дробовика.

На часах при этом не было и девяти утра. День обещал быть занятным.

Впервые я увидел труп, когда мне было девять. Шел 1955 год, и я вместе с родителями отдыхал в Солтберн-бай-те-Си, традиционном йоркширском рыбацком городке, расположенном в закрытой бухте с песчаным пляжем между рядами утесов. Мы собирались было возвращаться в гостиницу, как вдруг я заметил у кромки воды рядом со скалами оживленную толпу. Во мне заиграло любопытство, и я побежал посмотреть, в чем дело. Все были настолько поглощены рассматриванием, что мне удалось протиснуться вперед, и всего в двух метрах я увидел раздутое и разлагающееся тело мужчины. Несмотря на разложение (и тот факт, что морские обитатели изрядно обглодали его плоть), было понятно, что он был примерно того же возраста, что и мой отец. Его правая рука, отделенная от тела, болталась в воде всего в нескольких метрах. Несколько секунд спустя какая-то женщина оттащила меня в сторону, закрыв глаза рукой и бормоча что-то в духе «детям нельзя такое видеть». Моя мама, только догнавшая меня, поблагодарила ее и начала меня утешать.

Странным было то, что я не нуждался в утешении. На самом деле мне хотелось вернуться к берегу и посмотреть поближе. По какой-то причине родители не стали противиться, когда я отказался двигаться с места. Хоть и стоял немного дальше, чем хотелось бы, я видел, как принесли носилки и местные рыбаки понесли тело прочь. Я спросил, куда его забирают.

– В морг, – ответила моя мама.

– А что это?

– Дом для мертвецов, – ответила она, начав наконец уводить меня в сторону гостиницы. – И на этом тема закрыта, – добавила она. – Не нужно больше об этом говорить.

Так как она пообещала купить мне чипсов и мороженого, я просто смотрел на дым, поднимающийся от доменных печей сталелитейного завода на южном берегу Тиса, оставив свои мысли при себе.

* * *

Меня усыновили. Я ничего не знал о своих корнях. Новые родители (мама служила в полиции, а отец управлял аукционом) забрали меня из детского дома, когда я был еще совсем маленьким. Прадедушка был миллионером, заработавшим состояние на судоходстве, и жил в огромном загородном доме под Мидлсбро, для ухода за которым требовалось двадцать восемь человек. Отец с матерью знали, что в один прекрасный день все достанется им, так что особо не переживали о будущем.

Мой интерес к смерти рос вместе со мной. Помимо того, что я рисовал отталкивающие, как могли бы их называть некоторые, или как минимум необычные изображения мертвых тел на различных стадиях разложения, к подростковому возрасту я потерял всяческий интерес к учебе и в свободное время читал биографии известных убийц. Когда родители взяли меня в больницу, чтобы навестить больного родственника, при первой же возможности я улизнул, чтобы отыскать морг. Если большинство детей моего возраста предпочли бы летом носиться по маковым полям, я с удовольствием проводил дни, играя среди могильных плит.

Родители сильно обеспокоились и отвели меня к известному детскому психиатру по имени доктор Ренвик. Седовласая и пожилая, она попыталась меня напугать, рассказав, что именно происходит во время вскрытия. Я слушал с открытым от восторга ртом, полностью завороженный мыслями о черепных пилах, винтовых ретракторах и внутренних органах, падающих в специально предназначенные для них ведра. Родители поняли, что эти сеансы не дают желаемого результата, когда я начал считать дни до следующего. Рыская по пыльным букинистическим магазинам, которыми заведовали старики на последнем издыхании, я находил книги про палачей и убийц, а одним чудесным ноябрьским вечером мне попалась прекрасно иллюстрированная книга по анатомии человека.

Последней попыткой моих отчаявшихся родителей излечить от помешательства на смерти стала школа-интернат, в которую они меня отправили. Здесь времени на смерть не было. На самом деле, как по мне, тут было чересчур много жизни. День обычно начинался в полседьмого утра, когда я выползал на школьный двор на пятикилометровый кросс по пересеченной местности вместе с остальными учениками. Спорту в интернате исторически уделялось много внимания, и, независимо от наших физических возможностей, всех школьников в любую погоду выгоняли на поле для регби. В то время, когда я не пытался убежать с пути мальчишек гораздо крупнее меня (которым, бог его знает почему, это занятие нравилось по-настоящему), меня заставляли изучать латынь, физику и историю древнего мира. Я отказывался и провалил практически все экзамены. Когда подошел мой последний день в этом скверном интернате, родители приехали на чай к заведующему. Чувствуя неладное, я подслушал их разговор и, как только понял, что меня планируют оставить на второй год, собрал свой рюкзак, взял посылку с гостинцами, положил их в машину, сел туда сам и отказался выходить.

– Так что же ты теперь собираешься делать? – совершенно обоснованно поинтересовалась моя мать. Так как у шестнадцатилетнего мальчика найти работу, связанную со смертью, шансов не было, мне пришлось придумать что-то другое, и единственным, что пришло мне в голову, было актерское мастерство – только этот предмет приносил мне в школе хоть какое-то удовольствие, – во время напряженной поездки домой я пообещал поступить в театральное училище.

Вернувшись домой, мы узнали, что сердце прадедушки не выдержало. Как мне ни хотелось посмотреть на тело, я отчаянно сопротивлялся желанию попросить об этом свою маму, поскольку видел, как сильно она расстроена. Мы собрались в загородном доме на оглашение завещания. Моим родителям не досталось ни пенни. За два года до смерти прадедушка развелся с женой, и к нему в дом перебралась жить его любовница. Она-то все и получила. Увы, но к завещанию было не подкопаться.

Итак, с деньгами внезапно стало туго. Прадедушка был достаточно щедрым, чтобы избавить своих детей, внуков и правнуков от каких-либо финансовых забот, однако теперь все мы оказались не у дел. Мне тоже нужно было как-то зарабатывать себе на жизнь, так что, быстренько закончив театральное училище, я начал работать помощником режиссера в драматическом театре Флоры Робсон в Ньюкасл-апон-Тайн. Мое непродолжительное пребывание там в период постановки «Макбета», пожалуй, запомнилось больше всего из-за многочисленных накладок. Так, например, во время монологов постоянно было слышно звук смыва из туалета, а однажды вместо звукового эффекта ветра во время сцены с тремя ведьмами на весь партер загремела песня Rolling Stones «(I Can’t Get No) Satisfaction». Кроме того, мы приняли опрометчивое решение использовать настоящие мечи, и когда ведущий актер во время дуэли получил удар по руке, он закричал от боли и случайно бросил собственное оружие в зал. Я помчался вниз, чтобы проверить, не ранило ли кого, и меня встретили широкие улыбки группы школьников, отрицавших, что вообще видели меч, который вдруг куда-то пропал. Следующие несколько лет я подрабатывал актером в репертуарном цирке и в итоге оказался в Лондоне, где работы должно бы быть навалом. К несчастью, после нескольких незначительных ролей в различных постановках, как только мне стукнуло тридцать долгим жарким летом 1975 года, работа начала иссякать.