Прогнившие насквозь. Тела и незаконные дела в главном морге Великобритании - Питер Эверетт

Условия со времен Спилсбери особо не улучшились. Секционная с тремя столами для вскрытия располагалась в вагончике-бытовке, установленном на крыше отделения патологии, в то время как холодильник и часовня были спрятаны глубоко в подвале. В одном из настенных шкафов я обнаружил набор инструментов, многие из которых оказались мне незнакомы. Наверное, ими пользовался сам Спилсбери, и место им было в музее. Что касается персонала, работали там только я и Пэт – лишь периодически к нам присоединялись временные помощники. Судмедэксперты врывались, словно облаченные в плащи вампиры, склонялись над трупами, внимательно их изучали, а затем так же стремительно удалялись к своей следующей «жертве».

– Готов поспорить, этот бедняга слишком уж сильно возбудился, – сказал я, и лицо полицейского стало настолько багровым, что я раньше такого даже не видел!

– Сестра из и-интенсивной терапии сказала, что у него был с-с-сердечный приступ, – заикаясь, сказал он.

Я кивнул, и Пэт передал мне его больничную карту.

– Что ж, в подобных случаях, – сказал я, пролистывая страницы, – нужно быть уверенным наверняка, не так ли? Это ваше первое вскрытие?

Констебль кивнул.

– Не переживайте, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал как можно дружелюбнее. – На самом деле все не так и страшно. Секрет в том, чтобы воспринимать тело как пустой сосуд… черт, лови его, Пэт!

Мы разместили потерявшего сознание констебля на соседнем столе. Пэт положил ему на грудь карточку с надписью «Живой», достал из шкафчика пару сэндвичей и поставил чайник. Я убрал трубку и начал свои приготовления.

– Мистер Кнут наверняка бы насладился своим вскрытием, будь он жив, – сказал я Пэту, откусившему приличный кусок сэндвича с колбасой.

* * *

Первого убитого человека в моей карьере (первого из четырехсот) привезли в шесть часов воскресным утром. Это была женщина за двадцать, на которой, казалось, не было и следа насилия. Тем не менее, когда мы ее раздели, я заметил над животом небольшую колотую рану.

Вместе с телом с места преступления – съемной студии в Килберн – приехал детектив с угрюмым лицом.

– Такая бессмысленная смерть, – сказал он. – Отказалась давать своему парню деньги на наркотики, вот он ее и прирезал.

Со вскрытием все было довольно однозначно: лезвие повредило аорту девушки, и меньше чем за минуту она скончалась от внутреннего кровотечения. Никто за ее телом не обратился, так что им занялось государство. Несколько недель спустя я пил посреди ночи кофе в отделении интенсивной терапии, болтая с местными медсестрами, как вдруг у них зазвонил рабочий телефон. Все остальные в тот момент оказались чем-то заняты, так что трубку взял я.

– Я ищу свою сестру, – сообщил голос. – Я не видела ее уже какое-то время и решила обзвонить больницы.

– Хорошо, – ответил я, поискав ручку и листок. – Как ее зовут?

Звонившая назвала имя, и я обомлел. Я разговаривал с сестрой убитой женщины. Я не смог заставить себя сообщить ей плохие новости – этот момент она наверняка с ужасом вспоминала бы до конца своих дней – и поспешил передать трубку медсестре.

Помимо осмотра поступающих тел, я также узнавал у родственников истории болезни, чтобы понять, нужно ли вызывать судмедэксперта. Общаться с родными покойных мне было чрезвычайно тяжело. С мертвыми можно расслабиться: они не станут стенать о несправедливости случившегося или умолять сказать, что все это неправда. От родственников можно ожидать и не такого, и я с огромным трудом выдавливал из себя слова утешения, когда это требовалось.

Однажды я зашел в комнату для родственников отделения интенсивной терапии в поисках родных пожилой женщины, скончавшейся минут за двадцать до этого, и обнаружил двух девушек в крайне подавленном состоянии: это были ее дочери. Они пытались утешить друг друга, и я с сочувствием кивнул в их сторону, после чего, держа в руках планшет с бумагами, спросил, хотят ли они свою маму кремировать или похоронить. Они разразились криками и слезами. Никто им еще не сообщил, что мать скончалась! Сгорая от стыда, я предпринял безнадежные попытки извиниться и успокоить их. С того дня я всегда проверял, все ли в курсе, прежде чем доставать планшет и задавать такие вопросы.

Общаться с родственниками со временем легче не становится. Придя в морг однажды вечером, я обнаружил девочку-подростка лежащей на столе для вскрытия. На ней было новенькое вечернее платье, а изящные руки все еще сжимали подарок, который она взяла на свою первую взрослую вечеринку. Она выглядела более живой, чем кто-либо из тех, кого я видел на том мраморном столе. Потребовалось немало времени, чтобы заставить себя поговорить с ее родителями. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, им в тот момент не стало бы легче. Они сидели в полном потрясении, пока я расспрашивал про здоровье и историю болезни их дочери. Вскрытие проводилось в полной тишине, как это всегда бывает с детьми, пока судебно-медицинский эксперт не обнаружил убивший ее крошечный порок сердца.

Несколько недель спустя я спокойно работал в канун Рождества, как вдруг праздничное настроение было разрушено. Поступило тело молодого мужчины, скончавшегося от кровоизлияния в мозг. Его заплаканная вдова спросила у меня:

– Что я скажу нашим дочерям? Они сидят у рождественской елки в ожидании Санты.

Другие вопросы, на которые было невозможно ответить, задавали родители, потерявшие маленьких детей из-за внезапной смерти во сне или из-за жестокости супруга.

С самоубийцами зачастую тоже приходилось тяжело. Проводя столько времени рядом с их трупами, я невольно задумывался об обстоятельствах, которые привели их к подобному решению. Однажды утром к нам поступило тело юноши, повесившегося в парке. Его шея была растянута на тридцать сантиметров – значит, он провисел там всю ночь. Сопровождавший тело бывалый полицейский с двадцатью годами службы за спиной сказал, что в жизни не видел ничего подобного. Дерево, с которого сняли труп, стояло у оживленной дороги.

– Фары каждой проезжавшей машины освещали его, – покачивая головой, сказал констебль, – однако никто ничего не предпринял.

Нам регулярно попадались тела повесившихся. Из многих мне запомнилось дело Клэр Андреа «Энди» Нельсона тридцати восьми лет, обнаруженного в 1982 году повешенным в арендуемой студии. Энди оказался сыном Рут Эллис, модели и администратора ночного клуба, которой не посчастливилось стать последней приговоренной к повешению в Великобритании женщиной, – она застрелила жестоко обращавшегося с ней любовника, гонщика Дэвида Блейкли, у входа в паб в Хампстеде. Ранее Блейкли ударил вынашивающую его ребенка Эллис в живот, что привело к выкидышу. Энди было всего десять лет, когда его мать повесили за убийство. К тому времени он жил вместе с родителями матери. Его дедушка, страдавший от алкогольной зависимости, повесился в 1958 году, в то же время бабушка оказалась практически в вегетативном состоянии из-за утечки газа, случившейся в ее доме в 1969 году.