Лисьи броды - Анна Старобинец

– Ты что ж это думаешь, рядовой Овчаренко, раз особисту жопу, так сказать, лижешь, я на тебя не найду управу?!

– Никак нет, товарищ капитан Родин! То есть так точно!

Не выпуская из рук катану, я выхожу к ним на улицу. Стукач шарахается в сторону и косится на меня, как испуганный резким движением мусорный голубь, не желающий выпускать из поля зрения крошку.

– Желаете присутствовать, замполит Родин? – я хватаю его за погон и тяну за собой в помещение банка. – Действительно, поприсутствовать стоит.

– …Неучтенная штабная карта с неизвестным маршрутом! Фашистский шпионский фотоаппарат! Записи личным шифром! Золото! – Шутов сунул замполиту Родину в лицо тетрадь и китайского идола. – У советского офицера! В личном тайнике! Золото!

Замполит вжал голову в плечи и зажмурился, как кот, которого ткнули носом в тот угол, где он нагадил. Он действительно чувствовал себя виноватым. Да, он тонким своим чутьем давно чуял, что Деев – враг, но что дело настолько серьезное, не догадывался.

– Деев ваш – вражеский агент и шпион, – процедил сквозь зубы капитан СМЕРШ.

– Я неоднократно, так сказать, обращал внимание командования на товарища Деева…

– Вы совсем дурак или притворяетесь? Он явно действует не один! У вас тут целая сеть!

Сеть. Действительно. Ну как же иначе. Смершевец прав. Теперь главное – до него донести, что замполит Родин к этой сети отношения не имеет. И что, более того, он предоставит любую ценную информацию, характеристики, любое содействие… То есть страшно, конечно, но все еще может обернуться благополучно. Если вместе они вскроют вражескую шпионскую сеть, тогда Родина может даже ждать повышение…

– Кто в меня стрелял? – проговорил смершевец совсем тихо и приблизил свое лицо к бледному и потному лицу замполита. А потом вдруг оглушительно гаркнул: – Кто стрелял в капитана СМЕРШ?!

Замполит зажмурился и протявкал срывающимся фальцетом, от которого самому стало противно:

– Виновного найдем! Допросы я буду лично!..

– Допросы вам скоро предстоят, это точно, – капитан СМЕРШ смотрел на него, замполита Родина, как на предателя. Это было и страшно, и несправедливо.

Держи лицо. Держи лицо, будь мужественным, капитан Родин. Оперуполномоченный СМЕРШ должен тебя уважать, только так возможно сотрудничество…

– Я буду сотрудничать!

Капитан Шутов посмотрел на Родина с легким презрением, но как будто уже без гнева. Это было хорошо. Обнадеживающий, многообещающий взгляд. Теперь важно держаться с достоинством и дальше.

– Откуда золото у советского офицера?

– Я полагаю… это, так сказать… клад! Андрона Сыча три недели назад задержал патруль, там Деев был старшим. Он мне не доложил, но ходили слухи, что при Сыче были ценности и даже, так сказать, золото…

– Продолжайте, – Шутов кивнул.

Да, он явно теперь смотрел благосклонно.

– Я так думаю, что Сыч нашел клад. Тут ведь мало ли что зарыто. Китай – страна древняя. Практически, так сказать, остров сокровищ… А Деев охотника расколол. И маршрут обозначил на карте – на всякий, так сказать, случай… А потом Сыча взял, бойцов – и сам за кладом отправился…

Шутов молча, внимательно разглядывал Родина. Вероятно, прикидывал, стоит ли тот доверия. Замполит постарался держать спину ровно и глаз не отводить, но это не получилось. А впрочем, и правильно. Не стоит смершевцу в глаза пялиться – они такое вызывающее поведение не любят.

– Значит, будем сотрудничать, – вынес вердикт Шутов.

Родин почувствовал, что сразу стало легче дышать. Как будто все это время ледяная рука держала его за горло, а теперь, наконец, разжалась. И даже по плечу его по-дружески хлопнула.

– Я сейчас отправляюсь на поиски вашего Деева. А заодно и вашего Бойко. Я хочу, чтобы вы…

– Так точно! Я немедленно соберу отряд для сопровождения…

– Отставить, Родин! Никакого отряда. Я иду один. Пока не разберусь в ситуации – никому здесь доверять не могу. Даже вам. Это ясно?

– Так точно. Даже мне, – смакуя слово «даже», повторил Родин.

Это слово – оно дорогого стоит…

– Позаботьтесь, чтобы у меня были амуниция и провизия. Даю вам на это час.

– Устал я, Глашенька, от этих людей. Темные люди! Темное место… – доктор Новак отдал Аглае медицинский чемоданчик и плащ.

– Так отчего ж вы, дядь Иржи, не уехали в Харбин, как отец?

– Оттого, что генералы нужны в Харбине, а врач, Глашенька, нужен здесь. Если я уеду, кто людей-то будет лечить? У каждого, выходит, свой крест…

Он прошел к столу, тяжело опустился в кресло, сунул в рот трубку – и только тогда заметил, что давешний раненый пациент, которого притащил Сыч-охотник, очнулся и сидит на койке на корточках, просунув тощие руки между колен и напряженно глядя перед собой. Он был похож на испуганное животное, старающееся не двигаться, чтобы его сочли мертвым.

– Я смотрю, вам лучше? – доктор поднялся, подошел к раненому и протянул руку в приветствии. – Я доктор Иржи Новак. Вас как зовут?

Тот не отреагировал; только дыхание стало заполошным и частым.

– Давно он так? – спросил Новак.

– С полчасика. Два слова сказал – и больше не реагирует ни на что.

– А что сказал?

– Сказал: тигр плохой. Похоже, он, дядь Иржи, помешанный…

– Любопытно… – Новак пососал нераскуренную трубку. – Померяем пульс?

Он положил пальцы на запястье больного. Тощая рука вздрогнула и напряглась, уродливые длинные ногти впились в простыню.

– Пульс частит… Что ж ты ногти ему, Глаш, не остригла? Я же просил!

– Я остригла! Они заново отросли.

– За полдня? Ну что ты, ей-богу, городишь!

Он посмотрел на Аглаю. В последние дни она его беспокоила. Опять это вранье без повода и без смысла, ну или пусть не вранье – фантазии. Не слушает, все теряет, все забывает. Моторика, опять же, нарушена, роняет предметы.

– Вытяни-ка, Глашенька, руки.

Послушно и виновато, как нашкодивший ребенок, она вытянула перед собой обе руки, на одной были перебинтованы пальцы. Руки заметно дрожали.

– Дядь Иржи, ну все в порядке. Я просто ночь не спала… А тут еще этот смершевец… И от отца нет вестей, – она опустила руки. – А с вами он, дядь Иржи, не связывался?

– Со мной? – Новак принялся раскуривать трубку. – Ты же его знаешь, Аглая. Если Петр Евсеич чего решил, он от этого не отступится. Вот решил он, что я ему враг, – значит, так для него врагом и останусь. И никогда он мне не напишет… Только мне твой отец всегда останется другом. И ты мне, Глаша, как дочь.