Коварный камень изумруд - Владимир Дегтярев

— Мягкость какая, видал, а? — спросил Иоська, когда Егоров устроился в повозке поудобнее. — Американская мягкость. Рессора называется.

За ними, когда отъехали от ночлежки, тронулся крытый шарабан, тоже при двух лошадях, но без рессор, а на круглых пружинах. Егоров заметил, что Иоська Гольц махнул тому шарабану за ними ехать. Ну и пускай его, едет так едет. Все американцы ездили, а не ходили. Расстояния здесь, как в Сибири. Большие расстояния. Без коня здесь никак. И вообще — здесь никак. Завтра голландский парусник уйдёт обязательно с ним, с Егоровым. Мало ли что Иоська говорит. Если Америке Егоров нужен, то ему-то Америка не нужна. Точка.

Скопить на погрузочной портовой работе Егорову удалось самую малость — двести серебрянных долларов, то есть, десять монет. Они и были прикопаны там, куда бы надо заехать. Да ещё там прикопаны старые подкурганные украшения, когда-то в Сибири купленные Егоровым за десять рублей у бугровщика Кольки Шпоры. И пистоли прикопаны, боевые тульские пистоли. С зарядами прикопаны. Пистоли смазаны в перетопленном китовом жире. Сохранность должны соблюсти пистоли. Америка же, ети её в дышло! Без пистолей тут никак.

— Ты, вот что, — попросил Егоров. — Ты, Иоська, подверни на край того вот, пятого причала. У меня кое-что под камнями спрятано. Надо бы тоже забрать. Ты подожди меня здесь, а я схожу, заберу.

Иоська тпрукнул лошадей, и Егоров пошёл на позадки старого, уже обрушившегося докового строения. Крытый шарабан, который он и не замечал, тихо тронулся за ним. Тронулся как раз туда, куда надобно было Егорову, там дорога шла, мало ли кто едет той дорогой?

Семь лет работая грузчиком, да то ли на американском воздухе, то ли на американской еде — кукуруза, свинина, бобы, но стал Сашка Егоров здоровей Саввы Прокудина. Заматерел сильно. Мог подковы гнуть, а уж ихние серебряные доллары двумя пальцами сгибать в пирожок, так это запросто.

Потому Егоров, спокойно, одной рукой отвалил камень, что прикрывал его тайный схрон, откинул доски, разгрёб землю. Открылось днище ведёрной бочки. Егоров бочку вынул, а она и рассыпалась, старая больно бочка, никуда не годная. Упал на землю кожаный мешок с могильными украшениями древних людей, кисет с двадцатью серебряными монетами и оба армейских пистоля, плотно завёрнутых в кожу.

— Здорово, поручик! — сказал сзади до жути знакомый голос. — Ну, нашёл я тебя, чтоб ты сдох! Указали мне на тебя добрые американские люди! Дай им воровской бог воровского счастья! Тащи своё добро сюда. Тащи, тащи!

Малозёмов! Клятый сержант Малозёмов!

Егоров Александр Дмитрии, бывший поручик тайной канцелярии её императорского величества, а ныне американский портовый грузчик, попривык в том американском порту к неожиданным событиям личного и неприятного свойства. Не вставая с колен, он повернулся на голос.

Малозёмов, похудевший, одетый во всё, что продают в окраинных магазинах этого клятого города, стоял в трёх шагах от Егорова и будто назло ему, покачивал в левой руке... изумруд! Тот самый изумруд, в покраже которого будто бы обвинили Егорова. И как толковал ему купчина Провоторов, обвинила Егорова сама императрица! А вот кто украл бесценный камень — сволочь Малозёмов!

— Добро своё кидай сюда, я сегодня ещё не жрал! — прикрикнул бывший сержант Малозёмов на бывшего поручика. В правой руке его подсвёркивал хороший американский нож бруклинской заточки.

— Мог бы этот камешек, каким хвастаешься, продать да пожрать, — ответил вору Егоров, опять поворачиваясь к своему зарытому имуществу.

— Ты меня опять житью учишь? Этот камень мне в Санкт-Петербурге станет годным. Вот сейчас тебя прикончу и поплыву в Россию. Ты у меня поперёк дороги встал, других препятствий не имею!

Егоров стал поворачиваться на голос, одновременно стянул с пистолей чехлы. Цапанул в каждую руку по пистолю и взвёл их. Краем глаза уловил, что на затравных полках порох есть! Ещё подумал: «Ну, туляки, не подведите»! Повернулся и выстрелил с обеих стволов.

Один ствол пульнул в коротконогую фигуру Малозёмова, а второй пальнул в лошадей, что тащили шарабан. Лошади всхрапнули и понесли по гнилому пирсу в залив. А по концу пирса обе лошади в залив и упали. Оттуда, из воды, вроде, кричал человек, так пускай его... пускай тонет. А сержант Малозёмов, стоявший с длинным ножом в трёх шагах от Егорова, отлетел назад, грохнулся оземь и больше не шелохнулся. Не подвели тульские пистоли...

Нет, подвели пистоли, подвели. Зелёный камень изумруд от пули, летевшей в Малозёмова, разбился на мельчайшие брызги, и они усеяли весь песок.

Не собрать.

А уже рядом, за доковыми сараями, заорали. Много людей заорало, громко, зло.

Егоров едва успел зарыть назад обломки бочки и свои могильные драгоценности. Навалил камень на схрон.

Пистолеты не прятал...

* * *

— За убийство человека... именем Малозём, и за насильственную смерть его кучера... именем... чёрт не разберёт русские имена... и за насильственную смерть его кучера, тебя, изверга, именем Александр Егорофф я отправляю на Остров Манхеттен! Пять лет каторжных работ! — сказал нью-йоркский городской судья и ударил по столу молотком. — Повезло тебе, что кожей ты белый человек!

— На каторге столько не живут, бодлива мать! — по-русски крикнул судье Александр Егоров. Судья швырнул в него молотком.

Иоська Гольц покачал головой, потёр руки, сладостно сказал: «Есть!» — повернулся и пошёл к выходу. Два здоровяка, судебных пристава, заломили Егорову руки и поволокли тоже на выход.

Но в другую дверь...

Сегодня утром, 1 ноября 1810 года, на острове, каторжанина Егорова Александра Дмитриевича охранники выдернули из строя, прямо с развода на работу толкнули в караульный бот, и через половину часа бот причалил к пристани города Нью-Йорка.

Под ноги Егорова, на гнилые доски причала капитан бота швырнул серебряную монету в пять долларов, что означало «город от тебя свободен, и ты городу тоже не должен»... Свободен...

* * *

А на пассажирской пристани стоял Иоська Гольц, прятался за двумя рослыми «пинкертонами». Поглядел Иоська, как Егоров поднимается в улицы Нью-Йорка и буркнул в широкие спины соглядатаев:

— Господином Зильберманом велено следить за ним прямо и нагло. Днём и ночью...

* * *

Александр Дмитриевич шёл от пристани в старый, ещё голландский город, шёл не по бездумности отпетого каторжанина, а с умыслом. Где-то здесь начиналась старая индийская тропа на город Бостон. Так вот, в начале той тропы стояли уже англицкие дома, вперемешку с домами голландскими. Англы голландцев давно с острова выперли, и дома в центре заселили англичане, а по окраинам поселились ирландцы. Что значит — почти русские... И где-то здесь должен занимать первый этаж жилого дома придорожный трактир тоже бывшего каторжанина О'Вейзи. Его каторжный срок закончился год назад. О'Вейзи... О'Вейзи... Наверное, это будет имя «Вася», если говорить по-русски?..