Голубой замок - Люси Мод Монтгомери

Ну и что! Валенси с безразличием оттолкнула все доказательства и уселась на стул. Она взяла ручку Барни — не слишком хорошую — вытащила лист бумаги и начала писать. Никаких подробностей, только голые факты.

Она понимала, что получилось слишком сухо и холодно. Но опасно пытаться сказать больше — словно разрушить дамбу. Разве знаешь, какой в этом случае мог пролиться поток бессвязностей, наполненных страстной болью. В постскриптуме она добавила:

Она положила письмо в конверт, подписала на нем «Барни» и оставила на столе. Сверху поместила жемчужное ожерелье. Если бы это была имитация, она бы сохранила его в память о чудесном годе. Но она не могла хранить подарок стоимостью в пятнадцать тысяч долларов от человека, который женился на ней из жалости, и которого она покидала. Было больно отказываться от этой милой игрушки. Это особенная вещь, отметила она. Факт, что она уходит от Барни, еще не затронул ее. Он лежал в душе, как нечто холодное и бесчувственное. Оживи он сейчас, Валенси бы содрогнулась и бросилась прочь…

Она надела шляпку и механически покормила Везунчика и Банджо. Заперла дверь и старательно спрятала ключ в старой сосне. Затем перебралась на моторке на материк. Недолго постояла на берегу, глядя на Голубой замок. Дождь все еще не начался, но небо потемнело, а Миставис стал серым и угрюмым. Маленький дом под соснами выглядел очень трогательно — разграбленная шкатулка с драгоценностями — лампа с потухшим огнем.

«Я больше никогда не услышу, как поет по ночам ветер над Мистависом», — подумала Валенси.

Это также вызывало боль. Она чуть не рассмеялась от мысли, что такая мелочь может задеть ее в такой момент.

Валенси помедлила на крыльце кирпичного дома на улице Вязов. Она чувствовала, что должна постучать, словно посторонний посетитель. Ее розовый куст, рассеянно заметила она, ломился от бутонов. Фикус стоял возле парадной двери. Мгновенный ужас охватил ее — ужас от мысли о жизни, к которой возвращалась. Затем она открыла дверь и вошла.

«Интересно, вернувшись, чувствовал ли себя Блудный сын как дома?» — подумала она.

Миссис Фредерик и кузина Стиклз сидели в гостиной. Там же был и дядя Бенджамин. Они недоуменно уставились на Валенси, понимая, что что-то случилось. Перед ними стояла не та нахальная грубиянка, что прошлым летом в этой же самой комнате смеялась над всеми. Другая женщина, с серым лицом и глазами существа, пережившего смертельный удар.

Валенси безразлично огляделась. Как сильно изменилась она сама и как мало эта комната. Те же картины висели на стенах. Маленькая сирота, преклонившая колени в бесконечной молитве перед кроватью, где расположился черный котенок, что никогда не вырастет во взрослую кошку. Серая «гравюра» с британским полком, навеки застрявшем в бухте. Детский карандашный рисунок отца, которого она никогда не видела. Все на прежних местах. На подоконнике зеленый водопад «Странствия евреев» все также стекал на гранитную подставку. Все тот же искусно сделанный, невостребованный кувшин стоял в том же углу на полке шкафа. Голубые с золочением вазы, подаренные матери к свадьбе, гордо высились на каминной полке, охраняя бесполезные фарфоровые часы, что никогда не заводились. Стулья стояли на тех же местах. Мать и кузина Стиклз, столь же неизменно, встретили ее недобрым молчанием.

Валенси пришлось заговорить первой.

— Я пришла домой, мама, — устало сказала она.

— Вижу, — холодно ответила миссис Фредерик. Она смирилась с отсутствием Валенси. Вполне успешно забыла, что на свете существовала какая-то Валенси. Переустроила и организовала свою жизнь, изгнав воспоминания о неблагодарном, непослушном ребенке. Вернула свое место в обществе, которое, игнорируя факт, что у нее когда-то была дочь, сочувствовало ей, если можно считать сочувствием сдержанные перешептывания и реплики в сторону. Истина состояла в том, что миссис Фредерик не хотела, чтобы Валенси возвращалась — не хотела ни видеть ее, ни слышать о ней вновь.

А теперь, разумеется, Валенси явилась. Со всеми своими трагедиями, позором и скандалом, что тянулись за ней.

— Итак, я вижу, — сказала миссис Фредерик. — Можно спросить, почему?

— Потому что… я… я не умру, — хрипло ответила Валенси.

— Храни меня Господь! — воскликнул дядя Бенджамин. — Кто тебе сказал, что ты умрешь?

— Полагаю, — зло добавила кузина Стиклз — она также не желала возвращения Валенси, — полагаю, ты узнала, что у него есть другая жена, как мы и думали.

— Нет. Но лучше бы была, — сказала Валенси.

Она не особенно страдала, лишь очень устала. Скорей бы покончить с объяснениями и оказаться в своей старой уродливой комнате — в одиночестве. Просто одной! Треск, что издавали бусины, украшающие рукава материнского платья, касаясь подлокотников плетеного кресла, почти сводил ее с ума. Ничто на свете не волновало ее, но этот тихий настойчивый треск был невыносим.

— Мой дом, как я и говорила, всегда открыт для тебя, — холодно сказала миссис Фредерик. — Но я никогда не смогу простить тебя.

Валенси невесело рассмеялась.

— Меня это очень мало волнует, потому что я сама себя не смогу простить, — ответила она.

— Проходи, проходи, — раздраженно объявил дядя Бенджамин.

Будучи вполне довольным собой. Он чувствовал, что вновь обрел власть над Валенси.

— Хватит с нас тайн. Что произошло? Почему ты покинула этого парня? Не сомневаюсь, по важной причине, но что за причина?

Валенси начала механически рассказывать, коротко и без утайки поведав всю свою историю.

— Год назад доктор Трент сказал, что у меня стенокардия и мне недолго жить. Я хотела… немного… пожить по-настоящему, прежде чем умру. Потому и ушла. Потому вышла замуж за Барни. А теперь оказалось, что это ошибка. С моим сердцем ничего серьезного. Я должна жить, а Барни женился на мне из жалости. Поэтому мне пришлось уйти от его, освободить.