Голубой замок - Люси Мод Монтгомери

— Я знаю, что ты женился на мне из жалости, — перебила Валенси, делая слабые попытки оттолкнуть его. — Я знаю, что ты не любишь меня… я знаю…

— Ты до трех часов не спала той ночью, — сказал Барни, встряхивая ее. — Вот в чем все дело. Не люблю тебя! О, разве я не люблю тебя! Девочка моя, когда я увидел, как поезд мчится на тебя, я точно знал, люблю или нет!

— Да, я боялась, ты постараешься убедить меня, что тебе не все равно, — пылко вскричала Валенси. — Нет… нет! Я все знаю об Этель Трэверс… твой отец мне все рассказал. О, Барни, не мучай меня! Я не могу вернуться к тебе!

Барни отпустил Валенси и несколько мгновений в упор смотрел на нее. Что-то в ее бледном решительном лице звучало убедительней, чем слова.

— Валенси, — тихо продолжил он, — отец не мог рассказать тебе, потому что ничего не знает. Позволь мне объяснить… все.

— Да, — устало сказала Валенси. О, как он был мил! Как она хотела броситься в его объятия! Когда он бережно усаживал ее на стул, она готова была поцеловать его худые загорелые руки. Она не могла взглянуть на него, стоящего перед нею. Не осмеливалась встретиться с ним взглядом. Она должна быть храброй ради него. Она знала, какой он… добрый, бескорыстный. Он, конечно же, притворился, что не желает свободы… она знала, что притворится, когда придет в себя после потрясения. Он жалел ее… понимал ее ужасное положение. И разве когда-нибудь не понимал? Но она не примет его жертву. Никогда!

— Ты виделась с отцом и знаешь, что я Бернард Редферн. И, полагаю, угадала, что я и Джон Фостер, раз заходила в комнату Синей Бороды.

— Да. Но я зашла не из любопытства. Я забыла, что ты просил меня не входить… забыла…

— Неважно. Я не собираюсь убивать тебя и вешать на стену, так что нет нужды звать сестру Анну[29]. Просто хочу рассказать всю свою историю с самого начала. Вернулся вчера, намереваясь сделать это. Да, я сын старого дока Редферна — знаменитого фиолетовыми таблетками и микстурами. Мне ли не знать? Не это ли терзало меня год за годом?

Барни горько рассмеялся и заходил по комнате. Дядя Бенджамин, прокравшийся на цыпочках по коридору, услышал смех и нахмурился. Лишь бы Досс не строила из себя упрямую дурочку. Барни бросился на стул перед Валенси.

— Да. Сколько себя помню, я был сыном миллионера. Но когда я родился, отец не был миллионером. И даже не врачом. Ветеринаром и не слишком хорошим. Они с матерью жили в маленькой деревне под Квебеком в отвратительной бедности. Я не помню мать. Даже ее лица. Умерла, когда мне было два года. Когда она умерла, отец перебрался в Монреаль и основал компанию по продаже лосьона для волос. Кажется, однажды ночью ему приснился рецепт. И это сработало. Потекли деньги. Отец изобрел… или ему приснилось… другие средства, таблетки, микстуры, мази и прочее. Когда мне исполнилось десять, он уже был миллионером, имел столь огромный дом, что такая мелочь, как я, терялся в нем. Я имел все игрушки, какие мальчик только мог пожелать, но я был самым одиноким дьяволенком на свете. Помню лишь один счастливый день из детства, Валенси. Только один. Даже твоя жизнь была лучше. Папа поехал за город навестить старого приятеля и взял меня с собой. Мне позволили пойти в сарай, и я провел там целый день, заколачивая молотком гвозди в бревна. Такой славный день. Плакал, когда пришлось вернуться в Монреаль в свою полную игрушек комнату в огромном доме. Но я не сказал отцу почему. Никогда ему ничего не рассказывал. Мне всегда было трудно рассказывать, Валенси, о том, что там, глубоко внутри. А у меня почти все глубоко внутри. Я был чувствительным ребенком и стал еще более чувствительным мальчиком. Никто не знал, что я страдал. Отец никогда не подозревал об этом.

Когда мне исполнилось одиннадцать, он послал меня в частную школу. Мальчишки макали меня в пруд до тех пор, пока я не вставал на стол и не декламировал во весь голос рекламу отцовских патентованных гадостей. Я делал это, тогда, — Барни сжал кулаки, — был напуган, захлебывался водой, и весь мир ополчился против меня. Но когда я поступил в колледж и старшекурсники пытались проделать тот же трюк, я отказался. — Барни мрачно улыбнулся. — Они не могли заставить меня. Но они хотели и сделали мою жизнь невыносимой. Упоминания таблеток, микстур и лосьона для волос стали бесконечными. Меня прозвали «До и после» — видишь, у меня всегда была густая шевелюра. Четыре года в колледже обернулись кошмаром. Ты знаешь — или не знаешь, какими чудовищами могут стать мальчишки, если у них имеется жертва вроде меня. У меня было мало друзей — между мной и людьми, что мне нравились, всегда стоял какой-то барьер. А другие, те, что очень хотели подружиться с сыном старины доктора Редферна, меня не интересовали. Но был один друг, я думал, что был. Умный, начитанный парень, немного писатель. Между нами протянулась нить взаимопонимания — я так хотел этого. Он был старше меня, и я боготворил его, глядя на него снизу вверх. В тот год я был счастливей, чем за всю свою жизнь. А затем в журнале колледжа появился пародийный скетч, зло высмеивающий отцовские лечебные средства. Имена авторов, конечно, были изменены, но все знали, что и кто имелись в виду. О, это было умно, дьявольски умно и остро. Весь Макгилл рыдал от смеха, читая его. Я узнал, что скетч написал он.

— Ты уверен? — потухшие глаза Валенси возмущенно вспыхнули.

— Да. Он признался, когда я спросил его. Сказал, что хорошая идея для него дороже, чем друг. И зачем-то колко добавил: «Знаешь, Редферн, есть вещи, которые не купишь за деньги. Например — ты не можешь купить себе деда». Жестокий удар. Я был достаточно молод, чтобы почувствовать себя уничтоженным. Этот случай сокрушил все мои идеи и иллюзии, что было еще хуже. Я стал молодым мизантропом. Не желал больше ничьей дружбы. А затем, через год после окончания колледжа, встретил Этель Трэверс.

Валенси вздрогнула. Барни, засунув руки в карманы, внимательно изучал пол и не заметил этого.

— Отец рассказал тебе о ней, полагаю. Она была очень красива. Я любил ее. О, да, я любил ее. Не стану отрицать или преуменьшать. Это была первая единственная романтичная мальчишеская любовь, страстная и настоящая. И я думал, что она тоже любит меня. У меня хватило глупости так думать. Был дико счастлив, когда она пообещала выйти за меня замуж. Счастлив несколько месяцев. А затем узнал, что она не любит меня. Однажды невольно подслушал разговор. Этого было достаточно. Словно в пословице о подслушивающем стал свидетелем собственного позора. Подруга спросила ее, как ей удается переваривать сына дока Редферна и все эти медицинские патенты.

«Его деньги позолотят таблетки и подсластят микстуры, — со смехом ответила Этель. — Мама посоветовала мне подцепить его, если сумею. Мы без гроша. Но фу! Чувствую запах скипидара, когда он подходит ко мне».

— О, Барни! — воскликнула Валенси, охваченная жалостью. Она забыла о себе и была полна сочувствия к нему и злости на Этель Трэверс. Как та посмела?

— Итак, — Барни встал и принялся ходить по комнате, — это добило меня. Окончательно. Я покинул цивилизацию и все эти проклятые пилюли, и отправился на Юкон. Пять лет скитался по миру, по всем заморским краям. Зарабатывал достаточно, ни цента не брал из отцовских денег. А однажды проснулся и понял, что Этель больше меня не волнует, никоим образом. Стала кем-то, кого я знал в прежней жизни, и все. Но я не хотел возвращаться. Наелся прошлым по горло. Я был свободен и хотел сохранить свободу. Приехал на Миставис, увидел остров Тома МакМюррея. Мою первую книгу опубликовали годом раньше, она стала популярной, и у меня было немного денег от авторских гонораров. Купил этот остров. Но я держался в стороне от людей. Никому не верил. Не верил, что на свете существуют такие вещи, как настоящая дружба или настоящая любовь — не для меня, во всяком случае — сына дока Фиолетовые Таблетки. Наслаждался всеми этими дикими байками, что ходили обо мне. Боюсь, некоторые сам и подбросил. Люди воспринимали мои реплики в свете собственных предубеждений. Затем появилась ты. Мне пришлось поверить, что ты любишь меня, а не миллионы моего отца, на самом деле любишь. Не было иной причины, отчего ты захотела выйти замуж за нищего мерзавца с темным прошлым. И я жалел тебя. О, да, я не отрицаю, что женился на тебе, потому что пожалел. А затем обнаружил, что ты самый лучший, веселый, славный дружок и приятель. Остроумная, верная, милая. Ты заставила меня снова поверить в то, что есть дружба и любовь. Мир стал добрее, просто потому что в нем есть ты, душенька. Я бы хотел вечно жить так, как мы жили. Я понял это, в тот вечер, когда возвращался домой и впервые увидел свет в окне дома на острове. И знал, что ты там и ждешь меня. Всю жизнь я был бездомным, а как здорово обрести свой дом. Приходить вечером голодным и знать, что есть добрый ужин, веселый огонь и ты.