Переломы - Франк Тилье

— А теперь посмотри вот на это.

Другие снимки. Мужчина и женщина, в самых разных местах. В магазине, на улице, на кладбище. Александр сразу узнает лица. Тени из его прошлого.

— Они, ты… Ты, они… Заметил разницу? Ты всюду улыбаешься. Ты веселишься. Твоя улыбка мне омерзительна, не буду говорить насколько. А они… Они, погруженные в самый страшный мрак. Разбитые, уничтоженные. Лекарства, больницы, попытки самоубийства… Посмотри на них! Посмотри на них как следует! Ты убил всего одного человека! Ты разрушил куда больше!

— Я… Я заплатил…

— Ты заплатил? Ты заплатил? Язык бы тебе вырвать! Теперь ты поймешь, каково это — оказаться в их положении. И поверь мне, ты уже никогда не будешь улыбаться.

Мужчина выпрямляется, сжимает кулаки. Звук его дыхания… Тишина… Он забирает полную тарелку, накрывает ее и подходит к соседней камере.

Звук приборов, брошенных на землю.

— Приятного аппетита, Е. Твой сосед не голоден. Так что можешь получить удовольствие от своей последней трапезы.

Совершенно измученный Александр слышит, как пластиковая вилка царапает по тарелке. Он сплевывает, чувствуя, как подводит желудок.

— А теперь, Е., пора в путь.

Е. повинуется, как автомат. Она смирилась.

Жюстина Дюмец вышла из борьбы.

Через несколько минут соседняя дверь захлопывается. Александр снова вздрагивает, теперь он вздрагивает от малейшего шума. Он прижимается лицом к решетке, пытается что-нибудь рассмотреть сквозь слепящий свет. Е., сгорбленная, изможденная, похожа на восьмидесятилетнюю старушку.

Очень скоро он теряет ее из виду.

Александр забивается подальше в камеру и бросает о стенку маленький красный шарик, окрашенный его кровью. Шарик сделан из страницы его свадебного альбома и скреплен скотчем.

Он знает, что больше никогда не увидит Е.

У Жюстины Дюмец была жизнь, были родители, детство, были моменты радости и горя. Судя по всему, многие будут тосковать без нее.

Но если она такая же, как он, значит, Дюмец не безвинна. Она тоже что-то разрушила.

И за это ее ведут на бойню.

Жюли Рокваль свернула с шоссе и уже проехала около двух километров среди полей и холмов. Она не предполагала, что ферма Дехане находится в такой глуши.

После телефонного звонка лаборанта она не перестает задавать себе один и тот же вопрос: почему кататоник, найденный на автобусной остановке в Ильесе, был прикрыт одеялом с пятнами менструальной крови Алисы Дехане, двадцати пяти лет, живущей в сорока километрах от этого места?

Дехане. Та же фамилия, что у мужчины, пытавшегося покончить с собой, которого она видела в отделении скорой помощи в Салангро. Очень странное совпадение.

Дорога, окаймленная травой и низкими кустиками, делает последний поворот. Жюли останавливается на гравиевой площадке перед фермой. Сдвигает темные очки на голову, выходит, захлопывает дверцу и сразу же чувствует запах деревни, скошенной травы. Быстро осматривается по сторонам. Большой огород, овощи почти убраны с грядок, в глубине — темный ряд тополей, сзади — военное кладбище, коровник, а перед деревьями — большое строение, скорее всего сарай.

Машины перед домом нет, это скверный знак. Жюли поднимает воротник темно-серой шерстяной куртки — несмотря на солнце, здесь прохладнее, чем в городе, — и идет к дому из красного кирпича. Звонка нет, она стучит. В глаза бросается, что и дом, и сад, и все хозяйство содержатся в полном порядке. Ни одной лишней травинки, ни одного лишнего камушка, ни одной разбитой черепицы. У Дехане все продумано до мелочей.

Жюли ждет, но ей не открывают. Она стучит сильнее. У нее нет настроения уезжать, чтобы вернуться попозже. А о том, чтобы разбираться с этой историей по телефону, и речи быть не может.

Поскольку никто так и не появляется, она решает обойти дом. Черепица так и сверкает на ярком солнце, трава блестит. Жюли идет направо и подходит к закрытому окну:

— Ау! Есть кто-нибудь?

Блеск стекла слепит глаза. Жюли прищуривается, приставляет руку козырьком ко лбу, наклоняется поближе к окну.

Страх заставляет ее отпрянуть.

Жюли берет себя в руки и изображает на лице глупую улыбку:

— Простите! Но… Будьте так любезны, вы не могли бы мне открыть?

Фигура по ту сторону окна остается неподвижной. Жюли немного отодвигается. Кто смотрит на нее — живой человек или манекен? Чувствуя некоторое смущение, она помахивает рукой, чтобы обозначить свое присутствие:

— Ау! Эй! Будьте любезны…

Лицо за стеклом остается бесстрастным. Жюли внимательно всматривается в эту восковую персону. Белая кожа, отливающие шелком волосы, тонкие губы, темные очки, платье с неглубоким вырезом. «Кукла», — с облегчением думает Жюли. Или хитрое изобретение фермера, чтобы создать впечатление, что в доме кто-то есть.

Но ведь куклы не потеют.

«Нет… Она живая!»

Как и кататоник.

В ту же секунду любопытство уступает место неловкости. Жюли отходит, оглядывается по сторонам. Теперь в окружающем пейзаже, в тяжелых темных постройках ей мерещится что-то тревожное.

Сотрудница социальной службы возвращается к входной двери и снова стучит. Взгляд в сторону коровника, в сторону сарая… Где же хозяин? Где все? Так и не дождавшись ответа, она поворачивает круглую ручку. Дверь открывается, из дома вырывается удушающе горячий воздух. Жюли колеблется, потом входит.

Она снова окликает хозяев, заявляя о своем присутствии, о том, что вошла в частный дом без приглашения. Зайдя в гостиную, она понимает, что именно увидела с улицы. Перед окном в инвалидном кресле сидит женщина, ее голову поддерживает металлический подголовник, торс удерживается в вертикальном положении кожаным ремнем, проходящим через грудь. За все время женщина не сдвинулась и на миллиметр. Жюли быстро понимает, что она парализована с головы до ног. Не кататоничка, а замурованная заживо. Синдром «запертого внутри».

— Алиса? Алиса Дехане?

Зачем она задает этот идиотский вопрос, ведь она понимает, что женщина не может ответить и что ей, совершенно очевидно, не двадцать пять лет? Жюли осторожно снимает темные очки с лица больной и вздрагивает. Ей никогда не доводилось видеть такой застывший взгляд.

Жюли настороженно осматривает помещение. Старинная мебель. На стене висят пять или шесть чучел звериных голов, между ними — охотничье ружье с потертым прикладом. Никаких семейных фотографий, никаких предметов, которые могли бы придать комнате немного тепла. Все безупречно чисто, все стоит на своих местах. Ей кажется, что она попала в музей, в помещение, где никто не живет.