Роковое зелье - Елена Арсеньева

Он ни в ком не встречал сопротивления, и если, при своейрано пробудившейся чувственности, не тащил в постель всякую встречнуюпридворную даму, то лишь потому, что знал: если он предложит – никто неоткажет. Не посмеет отказать! А Даша отказывала. Нет, она не взрывалась, неглядела с отвращением, не выражала никакого недовольства. Просто молчала,отводила глаза, старалась как могла оказаться подальше от влюбленных глаз, отищущих, нетерпеливых рук. И это ее молчаливое, тихое сопротивление такраспаляло Петра, что он извелся от невысказанного желания… заявить о котором унего отчего-то не хватало смелости. Получилось так, что не он предлагал правилаигры с женщиной, а она навязывала ему эти правила. Но эта игра в молчанку немогла длиться до бесконечности. Даша знала: вопрос рано или поздно прозвучит.Но отчего же так вышло, что прозвучал он именно сегодня, когда она вновьуверилась: ее безоговорочное внутреннее «нет» проистекает не столько от нелюбвиименно к этому мальчику, сколько от любви к другому человеку?..

А какой толк был себе лгать? Всеми мыслями, всеми чувствамиее владел другой, и когда вдруг увидела его сегодня накануне небольшого(кувертов[23]всего лишь на полсотни) ужина, у нее только что ноги не подкосились. Елевысидела застолье, сердце так и выскакивало, когда поглядывала на испанскогопосла, сидевшего между великой княжной Елизаветой и фельдмаршалом ВасилиемВасильевичем Долгоруким. Герцог де Лириа всячески старался занимать разговоромсвою соседку, однако Елизавета была нынче что-то грустна, даже яркая рыжина еекудрей, которые она старалась не портить ни париком, ни пудрою, чудилось,приугасла, а синие глаза она держала потупленными. Почти не ела, пиламаленькими глоточками и часто прикладывала к губам салфетку, бледнея, словноеда и питье вставали вдруг поперек горла. Даша вспомнила гулявший по дворцовымзакоулкам слушок, будто шалая царевна беременна от своего нового любовникаАлексея Шубина, кавалергарда Семеновского полка и ослепительного красавца,служившего при Елизавете ординарцем. Слухи эти якобы дошли до юного государя,который был случившимся чрезвычайно недоволен и, подстрекаемый своим фаворитом,ненавидевшим Елизавету так же пылко, как некогда был влюблен в нее, чуть ли невсерьез начал помышлять о ее заточении в монастырь.

Несчастная любовь цесаревны – это была самая подходящая темаувлечь ум и чувства юной девушки, однако Даша была слишком занята собой, чтобыдумать о других, тем паче – жалеть их. Ведь она знала: испанский герцог накуртаге появился не один, а в сопровождении своего непременного спутника,посольского секретаря Хуана Каскоса и нового переводчика, Хорхе Сан-ПедроМонтойя. Их, как персон не самого высшего ранга, разумеется, не пригласили кстолу, за которым сидел император, заставили ожидать в общей бальной зале,однако новое лицо, появившееся при дворе, не осталось незамеченным. Несколькодам, в окружении которых сидела Даша, уже обменялись впечатлениями озамечательной красоте этого переводчика и его черных глазах. Особенноусердствовала в своем восхищении Наталья Федоровна Лопухина, жена государевакамердинера, и Даша, изредка вскидывая на нее взор, снова и снова думала, чтоэта дама, которая считается первой красавицей при дворе, на самом деле вовсе нетак уж красива. К примеру, ее голубые глаза слишком светлые, иногда кажутсячуть ли не белыми, и есть в этом взоре что-то хищное, даже пугающее. Будто у совы,которая вылетела на ночную охоту! А щеки ее слишком пухлы, даже несколькообвисают по обе стороны подбородка, что делает ее похожей на брыластую собачку– очень хорошенькую, но все же собачку. К тому же общеизвестно: НатальяФедоровна – признанная любовница Карла-Густава Левенвольде, поэтому более чемстранно, что ее так взволновал какой-то другой мужчина!

Даша и сама знала, что за глаза у Алекса, понимала, какоевоздействие они должны производить на женщин: недаром сама когда-то называла ихпогибельными, и все же мучительно было сознавать, что он еще на кого-то можетсмотреть так же, как смотрел когда-то на нее. Сначала, когда думал, что она –мальчишка, в этих глазах был только некий дружественный свет, но после того,как Даша рассказала ему свою историю, что-то между ними неуловимо изменилось.Алекс держался с особенной почтительностью, как и положено кавалеру держаться сдамою, пусть даже облаченной в какие-то мальчишеские отрепья, благодарнопринимал ее заботу о нем; при этом он много молчал, зато почти не сводил с нееглаз. Даше чудилось, будто жаркие, светлые нити обвиваются вокруг нее, отнимаядыхание, заставляя сердце сжиматься, почти убивая, но это ощущение предсмертиябыло настолько блаженным, настолько счастливым, что ничего так не хотелось, какдлить его до бесконечности.

Неужели же и другие женщины испытали это чувство, заглянув вего невероятные глаза?!

Слушая распутный бабий лепет, Даша сидела, будто аршинпроглотив, и почти ничего не ела, несмотря на то, что Екатерина Долгорукаявтихомолку хихикала, поглядывая на нее понимающе и многозначительно. Княжнаотлично видела, что ее новую родственницу точит тихая злоба ко всем этим дамам,которые настолько обесстыжились от придворной жизни, что не стесняютсяобсуждать сложение молодого человека, будто стати породистого коня. КогдаЛопухина, напряженно расширив свои тщательно подкрашенные глаза, пустилась врассуждения о черных шелковых панталонах, может быть, самую чуточку тесноватых,но зато столь выигрышно облегающих ноги очаровательного испанского кавалера,Даша мысленно взмолилась, чтобы Наталья Федоровна поперхнулась, подавилась,опрокинула на себя тарелку или облилась красным вином, которое, конечно,оставило бы на ее розовом, щедро украшенном серебряным кружевом платьенесмываемый уродливый след. Она мечтала лишь об одном – чтобы поскореекончилось застолье, чтобы можно было выйти в бальную залу и увидеть…

Дальше мечтаний – взглянуть на Алекса, встретиться с нимглазами – Даша не шла. Но так рвалась к этой минуте, что едва не закричала отразочарования, когда, встав из-за стола и бросив на скатерть салфетку в знактого, что могут подняться и остальные, император приблизился к ней и осторожнопридержал за кайму рукава, коснувшись словно невзначай обнаженной кожипохолодевшими от волнения пальцами:

– Что же вы скажете, Дашенька? Что же вы решили?

Даша вскинула глаза – в замешательстве, с мольбой, снеприязнью смотрела на Петра Алексеевича. У него было враз тонкое и грубое,смышленое, одухотворенное – и в то же время туповато-хитрое лицо. Эти несоединимыевыражения находились в таком же противоречии, как темный цвет его глаз и белый,очень сильно напудренный парик, придававший императору вид не толькопреждевременно повзрослевшего, но и преждевременно постаревшего человека.