Смех Циклопа - Бернард Вербер

Все задавались вопросом, как далеко зайдет автор и когда же власти нанесут ответный удар.

Залы набивались до отказа, публика хохотала до хрипоты. Никто не решался трогать знаменитость, покорившую город. Сам того не зная, Аристофан придумал ангажированный юмор.

В тот вечер Аристофан еще стоял на сцене, приветствуя зрителей, но аплодисменты внезапно смолкли. В театр вошла группа вооруженных людей. Они перекрыли выход, подошли к сцене, связали автора и увели под неодобрительные возгласы толпы.

У чувства юмора есть границы. Терпение Клеона лопнуло, и он велел арестовать Аристофана. Через месяц состоялся суд.

Аристофана обвинили в нарушении общественного порядка и призывах к неповиновению властям. Платон выступил в качестве свидетеля и заявил, что, издеваясь над его учителем Сократом, Аристофан стал виновником его смерти. Многие театральные авторы, интеллектуалы, литераторы-завистники подтвердили вредное воздействие автора на неокрепшие умы молодежи.

Не нашлось никого, кто выступил бы в защиту Аристофана или хотя бы привел смягчающие вину обстоятельства. Приговор был вынесен. Аристофану запрещалось писать пьесы, и он должен был выплатить штраф тем людям, которых он оскорбил.

Но власти на этом не остановились.

В 388 году до нашей эры народное собрание Афин приняло закон, запрещающий любую политическую критику в пьесах. Комические театры были закрыты.

Аристофан разорился. Нищий, бродил он по улицам Афин, забытый всеми, презираемый бывшими коллегами и толпой, которую столько развлекал.

Однажды к нему подошел некто, представившийся сыном великого Эпикарма.

– Я знаю, кто ты. Я пришел помочь тебе.

– Я погибший человек, бывший сочинитель пьес. Нам пенсия не положена, – попытался пошутить Аристофан. – Я хотел изменить общество с помощью юмора и потерпел неудачу.

Сын Эпикарма повел его в еврейский квартал Афин.

– Твоя борьба – это и наша борьба. Мы поможем тебе. Мы считаем тебя героем.

– Мы? Кто это – мы?

– Нас десятки, сотни, тысячи.

Сын Эпикарма рассказал Аристофану, что принадлежит к тайному обществу, сражающемуся за свободу слова, за право смеяться над педантами, диктаторами, моралистами. Первые члены этого общества много лет назад пришли из Иудеи и поселились в катакомбах.

– Очередная еврейская секта?

– Нет, мы – защитники особой формы духовности. Мы считаем твои труды выдающимися и хотим поддержать тебя.

Аристофан отнесся к этим словам скептически, но терять ему было нечего. Он последовал за сыном Эпикарма в подземелье. Они пришли в большой зал. Там их радостно встретило около полусотни человек. Вскоре тайное общество купило Аристофану дом и создало идеальные условия, благодаря которым он смог написать свою последнюю пьесу – «Кухня Эола».

За прошедшие годы многое изменилось. У власти уже стояли другие люди, и пьеса имела оглушительный успех.

Усталый и больной, Аристофан чувствовал приближение конца. Он сказал друзьям, что умирает счастливым, восстановив свое честное имя и вновь обретя свою публику.

Тогда сын Эпикарма принес ему синий ларец с надписью на древнееврейском языке.

– Бевакша ло лигро, – прочел он.

– Что это значит? – спросил Аристофан.

– Не читать!

– Зачем ты даешь мне это?

– Чтобы вы прочли. Это тайное духовное сокровище храма Соломона.

Старый комик протянул дрожащую руку к ларцу.

Великая Книга Истории Смеха.

Источник GLH

– Яичный шампунь?

Лукреция колеблется.

– Почему бы и нет?

– Знаешь анекдот? Пока я не начал пользоваться шампунем, мои волосы были сухими и безжизненными. А теперь они сырые и шевелятся!

Лукреция морщится.

– Алессандро, тема моего последнего расследования – юмор. И я опасаюсь передозировки. Если бы ты смог сделать мне мелирование, не рассказав ни одного анекдота, я… как бы это выразиться… смогла бы немного отдохнуть.

– Ты не любишь юмор, Лукреция?

– Люблю. Но, как и в винах, предпочитаю лучшие сорта.

– Нет, вы только ее послушайте!

Да, вот так! Я сейчас нахожусь под влиянием умного мужчины.

Ей нравятся массаж головы и все манипуляции, которые совершают над ее волосами опытные руки Алессандро. Лишенный возможности шутить, дипломированный волосовед находит более нейтральную тему.

– Ты слышала о смерти Себастьяна Доллена? Седьмой юморист кончает жизнь самоубийством! Словно какая-то зараза косит остроумных людей! Что ты об этом думаешь?

Не бойся, тебе точно ничего не грозит.

— Знаешь, – продолжает Алессандро, – а я видел выступление этого парня, Себастьяна Доллена. И подумал: «Это подражатель, он исполняет скетчи Дария».

Ты даже не подозреваешь, как ты прав.

— Я его прозвал «маленький Дарий». Но, копируя мастеров, сам мастером не станешь. В моей стране есть поговорка: «Тот, кто подражает льву, становится не львом, а обезьяной».

– А если это Дарий подражал Доллену?

– Ты что, шутишь? Дарий был в сто раз сильнее, это был орел, который парил над миром юмора. О, я знаю отличный анекдот про орлов! Два орла встречаются на свадьбе у грифов…

Не имея возможности заткнуть уши на самом деле, Лукреция делает это мысленно. Она больше не воспринимает звуковые импульсы. Человеческая речь становится далеким фоном.

Исидор прав, анекдоты заполняют пустоту в головах тех людей, которым не о чем поговорить.

Ей приятно прикосновение умелых пальцев парикмахера к ее голове. Он моет их, сушит, красит и увлажняет питательным бальзамом. Лукреция выкладывает чудовищную сумму за психолого-парикмахерские услуги и садится на мотоцикл.

Она едет, размышляя под громкие звуки «Man of our time» группы Genesis.

Она останавливается на торговой улице и покупает одежду, косметику и плюшевую игрушку. Заходит в оружейный магазин, где приобретает маленький револьвер калибра 7,65.

Через час она останавливается у здания в Семнадцатом округе, неподалеку от станции метро «Терн». Находит в списке жильцов имя Карин Маньяр. Карин соглашается принять ее.

Множество фотографий в гостиной напоминает об их дружной супружеской жизни со знаменитым комиком.

– Говорили, что Тристан убежал на Маркизовы острова, потому что ему все надоело. Я слышала еще более бредовые предположения, что он впал в депрессию, что он покончил жизнь самоубийством, что его украли террористы. Но правды не знает никто. Даже я.