Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

Володарь невольно зажмурился, заметив златокудрую голову Галактиона. Блеск его волос усугублялся головным обручем червонного золота, осыпанным большими сапфирами. Солнечные блики плясали в синих камнях, рассыпались голубоватыми искрами, слепили. Володарь отвернул лицо, надеясь, что юнец его не заметит. Но не тут то было! Галактион подскочил к нему, вцепился в рукав рубахи. На этот раз от него пахло свежим, чуть забродившим виноградным соком. За юношей неотлучно следовал слуга. Пола его плаща топорщилась, скрывая длинные ножны.

– С утра вино пьешь? Отец с матерью позволяют? – буркнул Володарь наугад, надеясь насмешкой отогнать от себя прилипчивого юнца. Но его затея не удалась.

– Мой отец – кредитор самого императора! – фыркнул Галактион.

Хрупкая фигура в шёлковом плаще отлетела к стене, повинуясь мимолётному движению княжеского плеча. Галактион охнул, потёр ушибленное место, но не отвязался. Он забегал наперед, зыркал по сторонам быстрым, приметливым взором, с нескрываемым ехидством посматривал на Сачу. Половчанка гордо ступала по мощёной улице, нарочито громко топоча подкованными сапожками.

– Это императорский ипподром, – ворковал Галактион. – Слышишь гомон? Это чернь приветствует очередного пустобрёха. Евнух Николай Огулла чрезвычайно красноречив, но мой отец куда как популярнее самого красноречивого из ораторов. Он ратует во славу императорской семьи. Особо восхваляет императрицу Анну. А как же иначе? А что делать? Чужестранные воины бродят по улицам Константинополя. Их мало, а призвать больше союзников невозможно, нет средств. Женщины молятся в храмах. Они, как обычно, впадают в уныние, плачут, сетуют. Армии во главе с императором сражаются на берегах Адриатики. Кто знает, может быть, и ромейские воины, и сам император уже мертвы, а может быть, они уже в плену…

Галактион задумчиво теребил золочёный поясок. Володарь рассматривал его нарядную тунику, отделанные шёлковой тесьмой сандалии, его молчаливого, черноокого слугу, с головы до пят закутанного в богатый плащ. На родине Володяря, в княжестве Волынском, такие одежды носили лишь родовитые бояре.

– Толкуешь об оскудении императорской казны, а слуг между тем рядишь в шелка. Я смотрю – ты юноша знатный. Отец твой богат, на толковище предводительствует… – проговорил раздумчиво князь.

– Толковище? Какое странное слово… Да-да, – Галактион тряхнул золотыми кудрями. Нежные щеки его зарделись. – Мой отец – Фома Агаллиан, известен каждому в Константинополе. А мой дядя…

– Но гордыня – неизменный атрибут всех властителей – чужда тебе, – продолжал князь.

– Да! Я хорошо образован. – Галактион беззаботно рассмеялся. – И чрезвычайно любознателен, разумен, уверяю вас! Просто вчера я был немного нетрезв. Такое случается порой.

Его смущение казалось неподдельным.

– …вот сейчас я тороплюсь в Магнавру[19], а вам лучше не заходить на ипподром. Люди раздражены, знаете ли. Провианта не всем хватает. Улицы по вечерам стали небезопасны. Но город Константина всё ещё прекрасен.

Он взмахнул рукой, указывая на величественное, украшенное портиком здание.

– Это бани Зевксиппа! – провозгласил он. – Если пожелаете зайти под своды, то получите возможность узреть прекраснейшие изваяния, свезённые сюда со всех концов ойкумены. А что за мозаики украшают эти стены! Я хожу сюда не только за тем, чтобы любоваться статуями. Здесь я и другие юноши моего круга занимаемся атлетикой.

Галактион согнул руки, демонстрируя Володарю бугры мускулов. Сача демонстративно зевнула, а Галактион продолжал щебетать, словно птах на ясной зорьке:

– Но, чу! – он игриво приложил палец к розовым губам и нащурил глаза. – Для мужчин и женщин доступ в бани Зевксиппа только раздельный. Здесь, в виду Святой Софии, никакие вольности не позволительны! Для этого есть другие места. Например, термы Бахуса. Но это не здесь. Надо протащиться по жаре не менее лиги в сторону латинского квартала. Если угодно, я могу проводить. Зайду за вами вечером, после мучений в Магнавре…

И Галактион игриво подмигнул Володарю. Князь покосился на Сачу. Понимала ли половчанка смысл речей странного отрока? Лицо её оставалось неподвижным, будто маска степного божества. Скучала ли она, снедала ли её обычная тоска? Они вышли на простор соборной площади, обрамлённой портиками прекрасных зданий. Разноцветный мрамор, кроны раскидистых дерев, живописные цветники – всё радовало глаз. Прямо над ними, на фоне ослепительной лазури сиял золотом купол Святой Софии – заветная цель Володаря Ростиславича.

– Я хочу домой, – буркнула Сача на языке племени Шара. – Я не войду в дом вашего Бога.

– Прекрасной даме не стоит заходить под своды Святой Премудрости! – подтвердил Галактион по-гречески так верно, словно понял речь половчанки. – Вам лучше отправиться в термы Бахуса. Там можно омыть тело в тёплой воде, полюбоваться фресками совсем иного толка. Тоже античные сюжеты, но только несколько игривого свойства.

Галактион снова подмигнул.

– Нам вашей игривости не надо! – грубовато заметил Володарь. – У нас своей дури в избытке.

– Как угодно! – фыркнул Галактион. – Живут невенчанными, а строят из себя целомудренных святош!

Но Володарь не слушал его. Забыв и о Галактионе, и о разнесчастной Саче, он побрёл ко входу в храм. Святая София возвышалась над ним, подобно величественному утёсу. Горячие камни площади Августинион – так назвал это место говорливый Галактион – жгли его ступни через толстые подмётки сапог. Позабыв о Саче, Володарь кинулся ко входу в храм. Его манили тени нартекса, погружённые в бирюзовый полумрак. За распахнутыми дверями сверкали огоньки тысяч свечей. Вокруг сновало множество людей, но они казались Володарю лишёнными телесности тенями, порхающими, невесомыми, немыми. Он слышал тихое пение. Голоса людей и журчание струй сливались в единый благозвучный напев. Володарь поискал глазами источник воды. Им оказался небольшой фонтан. Прозрачные стебли воды вырастали из чаши зелёного мрамора. Воздвигаясь ввысь, она распускались искрящимися лепестками и опадали вниз, рассыпаясь на мириады слезинок. Покрытая зеленоватой патиной дверь вела внутрь храма. Володарь прочёл затейливо выписанную греческую вязь над ней: «Очищайте не только руки и лицо, но и сердце своё».

Князь ступил под своды храма. Казавшее снаружи сумрачным, пространство внутри храма оказалось неистово светлым. Володарь задрал голову. Над ним, на головокружительной высоте парил узорчатый, золотой с синим купол. Там, в лучах солнечного света, вливавшегося из множества окон, парили крылатые фигуры ангелов. Ряды порфировых колонн воздвигались слева и справа, окаймляя сводчатые галереи. Володарь рассматривал изящную резьбу капителей и абак. Ему хотелось подняться, взлететь ввысь, к ажурной ограде галереи, чтобы получше рассмотреть убранство храма с высоты. Очарованный великолепием Святой Премудрости, он бродил по лестницам и галереям. Лики императоров и святых отрешённо взирали на него. Он чувствовал на себе их внимательные, исполненные молитвенного благоговения взгляды, припоминал слова заученных в детстве песнопений, пытался подпевать голосам певчих. Так он бродил бы бесконечно долго, если б Пресвятая Дева в синем уборе с розоволиким младенцем на коленях не привлекла его рассеянное многообразием впечатлений внимание. Князь замер у её ног. Слова молитвы явились сами, князь погрузился в неё, и голос Божий ответил, зазвучал в его душе так явственно и светло, как никогда не случалось ранее. Мимо, оглаживая подошвами сандалий прохладный мрамор, проходили люди. Их оказалось слишком много, чтобы чувствовать себя в уединении, и отчаянно мало для заполнения безмерности храма. Володарь сосредоточенно молился, и в молении его не было просьб, а одно лишь упование на непостижимый промысел. Неведомые, ранее не слыханные им голоса говорили с ним, внимали ему, как равному, поощряли надежду. Не размыкая век, он припоминал образы, запечатленные на храмовых мозаиках. Один из них показался ему странно знакомым, будто живописец запечатлел черты и выражение лица хорошо известного, но накрепко забытого человека. И вот теперь улыбчивый младенец с материнских колен указывал ему на чудного бородатого мужа. И Володарь побрел в верном направлении и остановился у изображения Иисуса в золотом хитоне и синем гимантии с золотой книгой в руках. Слева от него художник изобразил женскую фигуру. Печальная Богоматерь, протянувшая к Сыну руку в благословляющем жесте. Справа от Иисуса, в простой нечистой одежде, заросший неопрятной бородой, склонил голову скорбный пустынник, тот самый давний знакомец, давно забытый, мысленно похороненный.