Эластичность - Леонард Млодинов

Затем Московичи попросил всех добровольцев поучаствовать в другом эксперименте, не связанном, по его словам, с первым. Но связан он был. Более того, первый эксперимент – всего лишь подготовка ко второму, и вот он как раз и шел в зачет. В том втором эксперименте всех участников попросили классифицировать – на этот раз уединенно и письменно – несколько чешуек краски на зеленые и синие, хотя оттенок этих чешуек находился где-то в промежутке между чистым зеленым и чистым синим.

Те, кто прежде был в контрольной группе, показали совсем не такие же результаты, как участники экспериментальной группы. Последние определили как «зеленые» многие образцы из тех, которые контрольная группа сочла «синими».

В цветовом спектре оттенки от зеленого до синего образуют континуум. Начиная с зеленого, они переходят ко все более синеватым оттенкам зеленого и завершаются синим. Второй эксперимент проводили, по сути, для того, чтобы проверить, где люди проводят границу между зеленым и синим. Что поразительно, из-за того, что в экспериментальной группе происходило ложное определение синего цвета как зеленого, сместило восприятие участников. По сравнению с контрольной группой они оказались более готовы воспринимать предложенные оттенки как зеленоватые.

Вдумаемся. Ни один участник не подпал под влияние исходных ложных определений. И все-таки подпал! Их на бессознательном уровне убедили сдвинуть границу, разделяющую синий и зеленый, в сторону зеленого. Что это говорит о человеческой мысли? Даже если вы сознательно не готовы рассматривать отличные от ваших точки зрения, некоторое соприкосновение с ними способно повлиять на образ ваших мыслей.

Другие эксперименты показывают, что противоречия способны не только поколебать наши взгляды по тому или иному вопросу – благодаря им может подтаять наше застывшее мышление в контекстах, не связанных с тем, в каком несогласие было выражено[179]. Да, каким бы ни было оно неприятным, разговаривать с людьми, которые с нами не согласны, полезно. Поэтому, если вы на дух не выносите теории заговоров и натыкаетесь на кого-нибудь, кто верит, будто высадка на Луне – липа, а Эйнштейн спер теорию относительности у своего почтальона, не говорите им: «Вся твоя жизнь – издевательский анекдот», – и не уходите вдаль. Попейте с таким человеком чаю. Это может раздвинуть рамки вашего мышления – и выйдет дешевле похода к психотерапевту.

Как ни грустно, те, кто сильнее всего страдает от догматического мышления, неохотно выслушивают мнения, отличающиеся от их мнения. Хуже того: если у них есть власть в руках, они часто карают тех, кто такие мнения имеет. Возьмем офицеров израильской разведки, проморгавших признаки надвигавшейся войны. Генерал-майор Зейра сказал офицерам, предупреждавшим, что конфликт вероятен, что продвижения по службе им не видать; подполковник Бандман славился тем, что отвергал саму возможность менять хоть одно слово в каких бы то ни было документах, которые составлял[180]. Очевидно, что, допусти они разногласия – и тщательно обдумай их, – это могло бы изменить ход их мыслей.

Таково одно из преимуществ университетов и корпораций, стремящихся разнообразить состав своих студентов и сотрудников. Вдобавок ко всяким блестящим идеям, на какие способны эти люди, само присутствие разных точек зрения создает дух, питающий свободу от приобретенных когда-то предубеждений и ожиданий. Это укрепляет готовность рассматривать больше разных мнений и ведет к лучшим решениям. Питает среду, в которой люди в силах плодотворнее откликаться на перемены. Таков был ключевой вывод комиссии Аграната: чтобы избегать застывшего мышления, израильской разведке необходимо перестроиться так, чтобы поощрять разногласия и благожелательно воспринимать нетрадиционные способы смотреть на обстоятельства и события.

Получая опыт взаимодействия с миром, мы узнаем полезные факты и усваиваем ценные уроки – и формируем точки зрения. Со временем мы добавляем к этой точке зрения или обновляем ее – как с годами добавляем или обновляем то-сё у себя в доме. Но так же, как не спешим пристраивать современный флигель к старому викторианскому дому, мы противимся переменам в здании нашего мировоззрения, если эти перемены не кажутся нам гармоничными рядом с тем, что у нас уже есть. И все же нередко в нашем быстро меняющемся мире такие перемены как раз и нужны. А потому одна из парадоксальных истин этой жизни состоит в том, что, как бы ни любили мы свою правоту, иногда лучше держаться людей, которые говорят нам, что мы неправы.

Был я впечатлительным ребенком, когда отец поделился со мной одним выражением на идиш, которое он научился ценить в молодости, когда был подпольщиком во время Второй мировой. Переводится оно примерно так: «Червяку в хрене слаще не придумаешь». И добавил: «А если червяк просидит в хрене достаточно долго, ему всё кругом – сплошной хрен». Такие вот простые наблюдения за тем, как ментальные барьеры, что стоят на пути свежего восприятия мира, отличного от того, какой он есть или был всегда. Для моего отца, сражавшегося в сопротивлении во Вторую мировую, эти барьеры оказались важным инструментом, когда приходилось прятать беженцев от нацистов или скрывать всякое происходящее у подпольщиков.

О принципе человеческого мышления я задумался однажды вечером на академической конференции, проходившей в старом загородном имении в Англии. Наша компания, выпивавшая вместе, взялась на ночь глядя играть в «Монополию». Чтобы развеять скуку, все болтали без умолку, но я решил использовать игру, чтобы проверить народную мудрость отца. В «Монополии» есть «банк» – игровая коробка. В ней лежат опрятные стопки различных купюр игровых денег, номиналом от $1 до $500. Обычное дело – время от времени лезть в банк, чтобы разменять деньги, или попросить кого-нибудь проделать эту операцию. Все так привыкли наблюдать за этим, что я задумался, не погрязли ли игроки в хрене. Заметят ли они, если я слегка изменю привычную процедуру размена?

Я решил, что, когда полезу в банк, положу купюру в $20 или $50, а заберу несколько банкнот по $100. Проделал это у всех на виду и стал ждать, что меня поймают за руку. Никто не поймал, и игровой банк превратился в мой личный банкомат. К сожалению, с настоящим банкоматом такой финт не пройдет – то был эксперимент из тех, какие не имеют прямого практического применения.

Выиграв в той партии, я покаялся в содеянном, но некоторые мои коллеги мне не поверили. Их одолела слепота на то, что происходило вокруг, но у них в голове не умещалось, как они могли проворонить нечто столь очевидное. Такое воровство они бы ни за что не проглядели, настаивали мои коллеги.

Почему же они не заметили? Я наблюдал за игроками, видел, что они смотрят на меня, пока я произвожу свой липовый «обмен», а потому знал, что зрением они мои действия регистрировали, а их первичная зрительная кора их записывала. Но в поле сознательного внимания это не попало совсем.