Башмаки на флагах - Борис Вячеславович Конофальский

в вере, также не был он слишком книжен и образован, и, уж конечно, не являлся он тем, кого называют истинным пастырем, как, например, его предшественник, отец Теодор. К отцу Теодору вечно и до, и после службы стояли люди за благословением, к нему несли больных детей и новорожденных младенцев, чтобы святой отец просто возложил на них длань и прочел самую короткую молитву.

Отец Франциск обряды вести не особо любил, а если и вел, то только утренние или в важные праздничные службы. Людишки простые к нему особо не лезли, а вот горожан знатных и влиятельных он привечал всячески. Не гнушался себя и в духовники к таким предлагать. Был с ними любезен и ласков, отчего среди приличных людей города быстро снискал себе приятелей и уже неоднократно оказывался зван на обеды и ужины.

В это утро, едва проснувшись и выпив редкого в этих местах, но так любимого им кофе, не позавтракав, епископ приехал в кафедральный свой собор, чтобы читать проповедь. Приехал самолично. Не будь сегодня субботы, так и не взялся бы, поручил бы дело одному из своих младших отцов, среди них числились весьма к тому умелые. Но не сегодня, сегодня он сам встал в ризнице и развел в стороны руки, позволяя служкам и братьям монахам надевать служебное облачение.

Тот старый монах, что вел все дела у отца Теодора, теперь занимался делами и отца Франциска. Он теперь стоял рядом с лицом неспокойным.

– Что ты? Чего кривишься? – спросил его молодой епископ. – Службу я сию знаю хорошо, отчитаю без запинок. Тогда я устал просто.

В прошлой службе отец Франциск многие тексты священные забывал и либо ждал подсказки, либо вовсе заглядывал в псалтырь и искал там нужное место, водя по страницам пальцем, что паства весьма охотно замечала и начинала радостно шушукаться при всякой его заминке.

– Не о том я волнуюсь, – отвечал умный монах.

– А о чем же?

Монах помолчал; видно, не очень он хотел затевать этот разговор, но все-таки начал:

– Вчера днем, когда народа больше всего, на рынке, что у старого арсенала, похабник выискался.

– Что за похабник? – спросил епископ спокойно, подставляя левую руку для облачения.

Монах вздохнул, видя, что отец Франциск словам его большого значения не придает, и продолжил:

– Вас лаял.

– Меня? – Вот тут епископ удивился, даже повернул лицо к говорившему. – Чего же ему меня лаять? Чего я плохого ему сделал?

– Кричал охальник, что вы сюда не веру укреплять приехали, а серебро искать.

Тут епископ уже полностью обернулся к брату своему. Служки, что держали одеяние, замерли, а епископ и спрашивает:

– И что же, охальника стража не схватила?

– Не схватила.

– То плохо. Нужно имя его узнать, я уж с начальником стражи поговорю.

– Не то плохо, что стража его не схватила, – вдруг возразил епископу монах.

– А что же?

– А то, что такие охальники на всех рынках были, по всем площадям сие кричат. И каждый похабник вас лает.

– Откуда знаешь? – задал вопрос обескураженный отец Франциск.

– Со вчерашнего такое пошло, верный человек мне вечером рассказал. Я на рассвете пошел на рынок, так и есть – едва людишки собрались, так выискался молодец и кричит: слышали, мол, люди города Малена, епископ новый ругал вас, горожан, скаредными, мол, мало вы подаяний после службы жертвуете, мол, мало церкви оставляете.

Епископ вспомнил: да, он в том упрекал горожан пару раз.

– А епископу старому, – продолжал монах, – денег хватало. Он убогих и бесплатно привечал, без серебра.

– И что люди? – спросил отец Франциск.

– Люди его слушали, – отвечал монах. – Он еще и на телегу для зычности залезал, так к нему со всех углов сходились.

– И не бранили его люди?

– Нет. Таких не было. Слушали…

– Слушали? – Епископ все больше настораживался. – А меня бранили?

– Вас бранили.

– И как?

– Подло, – отвечал монах, но не уточнял как, видимо, не хотел расстраивать монсеньора.

– Да говори же уже.

– Лаяли вас люди сквалыгой.

Епископ видел, что тот недоговаривает.

– Еще, еще как лаяли?

– Вором.

– Вором?! – воскликнул отец Франциск в негодовании. – Вором?! А еще как?

– Еще свиньей в сутане, – выдохнул монах.

– Так похабник кричал или чернь рыночная?

– Чернь, монсеньор, чернь.

Епископ как был, в полуоблачении, подскочил к монаху и, тыча пальцем в его старческую грудь, заговорил:

– Разбойники! Похабники! Вызнай мне непременно зачинщика разбоя этого. Вызнай непременно! – Он отвернулся. – Хотя, кажется, я знаю одного такого, кто со мной тут недружен. – Отец Франциск уже писал гневное письмо архиепископу и еще в одном письме жаловался курфюрсту Ребенрее, его сеньору, но этого, судя по всему, было мало. Епископ негодовал. – Обязательно все вызнай.

– Как пожелаете, монсеньор. – Монах поклонился.

Все это было дурно, хоть и не был Франс Конрад фон Гальдебург человеком злым или даже воинственным, но тут он спустить не мог. Слыханное ли дело: кто-то в городе взялся подрывать его авторитет. Да не просто его авторитет, а в его лице авторитет святой матери церкви.

Он быстро облачился. Людей полон храм, многим места не хватило. В первых рядах люди знатные, пришли слушать субботнюю литургию. Отцу Франциску думать надобно о службе, а у него похабники городские из головы не идут. Черт бы их подрал. Помощник органиста уже побежал меха качать. Хоры затянули «Слава в вышних Богу и на земли мир…». Красиво поют, хоть прихожане слов и не понимают, но дух благолепный по храму разливается. Хороший хор собрал старый епископ, что уж там говорить.

Вышел наконец новый епископ на амвон в прекрасном своем облачении, встречали его служки и младшие братья. Епископ целовал алтарь. Люди встали дружно с мест своих. Ему бы после целования алтаря на кафедру взойти, все-таки епископ, не поп простой, а он и забыл, и никто из ближних, подлецов, ему не подсказал. Тоже, дураки, забыли, видно.

Думал епископ удивить всех знаменитой Тридентской мессой, которую учил наизусть много лет. Остановился отец Франциск, замер на мгновение и прямо с амвона начал зычно и звонко, воздев руку к Господу, читать мессу:

– Господи, удостой меня быть орудием мира твоего…

Хоры сразу смолкли.

Читал он проповедь, конечно, на языке пращуров, так что никто бы и не заметил, ошибись он. Но не шли, не шли похабники городские у него из головы, видно, поэтому на первых словах отец Франциск и запнулся. Запнулся и замолчал. Стоял, руки воздев и хлопая глазами, смотрел на паству. Викарий Христофор, второй человек в храме, принялся шептать ему слова продолжения:

– Господи, да придай мне смирения… Чтобы не возгордиться сим…

А отец Франциск словно