Принц приливов - Пэт Конрой

Я составил список дел, которые хотел осуществить до возвращения в Южную Каролину. Пробегать шесть миль менее чем за пятьдесят минут. Найти в библиотеке сестры десять великих книг, которые никогда не читал, и прочесть. Расширить свой словарный запас и научиться произносить beurre blanc[62]без затяжной паузы посередине. Познакомиться с кухней ресторанов «Lutece», «Фор сизонс», «La Grenouille», «La Cote Basque» и «La Tulipe»[63]. Сходить на бейсбольные матчи «Метс» с «Атланта бравс» и «Янкиз» с «Бостон ред сокс». Помимо этого, я запланировал побывать на трех спектаклях и посмотреть пять иностранных фильмов. Я решил каждый день вести записи в дневнике и трижды в неделю писать домой. По утрам, после пробуждения, я пообещал себе делать по пятьдесят отжиманий в упоре и пятьдесят наклонов из положения сидя. И еще рассказать доктору Лоуэнстайн всю историю нашей семьи, чтобы помочь вернуть Саванну к полноценной жизни.

Мой список не был чем-то фиксированным; в течение лета я намеревался добавлять туда новые пункты. Моя задача виделась мне достаточно простой: я буду вытаскивать на свет болезненные и неприглаженные эпизоды семейной хроники и в итоге вновь увижу того живого, подвижного, прищелкивающего пальцами мальчишку, каким я был, когда рос на острове. Тогда меня переполняли амбициозные замыслы. Я гордился, что знаю название любой живности, которая выплескивалась из сетей на палубу отцовской лодки. Меня сильно угнетало мое текущее физическое состояние, но ведь я был потрясающим тренером и понимал, как исправить положение. Если повезет, я вернусь домой в превосходной форме.

Последний раз я навещал Саванну неделю назад и потому решил наконец выяснить у доктора Лоуэнстайн, когда же мне вернут право видеться с сестрой. Наша очередная встреча с доктором была назначена на вторник, на самый конец ее рабочего дня. За все время, что мы общались, она была какой-то рассеянной и взвинченной. Когда за десять минут она трижды взглянула на часы, я едва сдержал раздражение.

Было почти семь, когда доктор поднялась со стула, давая понять, что наша сегодняшняя беседа окончена. Я тоже встал, но доктор жестом попросила меня задержаться. Она сняла трубку и набрала номер.

— Привет, дорогой, — беззаботным тоном произнесла она. — Тысяча извинений, но я никак не могла позвонить раньше. Не было ни минутки свободной. Так мы пойдем куда-нибудь ужинать?

Усталость делала ее лицо хрупким и беззащитным. Для своих средних лет доктор потрясающе выглядела. Если бы не морщинки вокруг глаз и «бороздки смеха» в уголках рта, казавшиеся скорее дружественными, нежели враждебными времени, ее можно было бы принять за подростка. Свои черные волосы она откидывала набок. При разговоре она постоянно убирала с глаз непокорные пряди. Движения эти были нервозными, хотя и не лишенными очарования.

— Дорогой, я не меньше, чем ты, огорчена неудачным ходом репетиций, — продолжала доктор Лоуэнстайн. — Да, конечно, я понимаю. Бернард приедет завтра к ужину. Он обидится, если тебя не будет дома… Хорошо. Потом поговорим. Пока.

Когда она повернулась, на ее лице еще оставались следы некоторой озабоченности, но она быстро взяла себя в руки. Доктор улыбнулась мне и стала листать календарь, выискивая время для нашей следующей встречи.

— Когда я могу навестить сестру? — начал я. — Я приехал в Нью-Йорк, думая, что мое присутствие поможет Саванне. По-моему, я имею право видеться с ней.

— У меня было назначено на два часа, но пациент отказался. Том, вы сможете подойти завтра к двум? — спросила доктор Лоуэнстайн, не поднимая головы.

— Лоуэнстайн, вы проигнорировали мой вопрос. Мне думается, я могу поддержать Саванну. Она должна знать, что я по-прежнему здесь и что остаюсь в городе ради нее.

— Простите меня, Том, но я уже говорила вам: ее команда заметила, что ваши визиты плохо влияют на Саванну. И потом, вы знаете, Саванна сама хочет, чтобы вас пока к ней не пускали.

— А она объяснила причину? — настаивал я.

— Да, Том. — Доктор Лоуэнстайн выдержала мой взгляд.

— Вас не затруднит ее назвать?

— Поймите, Том, Саванна является моей пациенткой. То, чем она со мной делится, остается между нами. Я надеюсь, вы начнете доверять мне и ее команде…

— Прекратите называть это сборище тупых задниц «ее командой»! Такое впечатление, будто ее лечением занимаются парни из «Нью-Йорк джайентс»[64].

— Но как мне их называть? — возмутилась доктор. — Посоветуйте, и я буду называть их так, как вам нравится.

— Например, «эти задницы из Беллвью». Тоже мне команда! Раз в неделю к ней приходит психиатр, который пичкает ее успокоительным. От такой тонны лекарств не то что человек — голубой кит очумеет. А другой? Кто он у них, этот жалкий рыжий недоумок? А эти грубые медсестры, которым впору мешки ворочать? Ни улыбки, ни приветливого слова. Кого я еще не успел повидать, так это специалиста по трудотерапии. Представляю, как он хихикает и убеждает Саванну заняться шитьем прихваток для кастрюль. Команда! Сброд, а не команда. Надеюсь, я всех перечислил из этого всеамериканского сборища? Конечно же, забыл санитаров, этих крокодилов, у которых коэффициент умственного развития равен точке замерзания воды по шкале Цельсия. Этих досрочно освобожденных преступников, нанятых издеваться над душевнобольными за горсть жареного арахиса. Ну почему, доктор, вы не вытащите ее оттуда и не перевезете в какой-нибудь миленький загородный клуб, где придурки из среднего класса совершенствуются в пинг-понге?

— Потому что Саванна еще опасна для себя и для других, — ответила доктор Лоуэнстайн, вновь садясь за стол. — Она останется в Беллью до тех пор, пока эта опасность не исчезнет и пока ее состояние не стабилизируется в достаточной степени.

— Или пока ее в достаточной степени не напичкают успокоительным, — почти выкрикнул я. — Пока досыта не накормят каким-нибудь теразином, стелазином, артаном, трилафоном. Какая еще отрава нынче в моде? Стабилизируется! Моя сестра не гироскоп. Она — поэтесса, и она не может сочинять стихи, когда в ее крови отравы больше, чем белых кровяных телец.

— Как по-вашему, Том, сколько произведений напишет Саванна, если покончит с собой? — сердито бросила доктор Лоуэнстайн.