Ретт Батлер. Вычеркнутые годы - Татьяна Осипцова

Старик приблизился к лежащему на большом плоском камне человеку, наклонился к самому лицу, обнюхал, будто собака, и знаками приказал двум молодым мужчинам в набедренных повязках отнести несчастного под навес возле одной из круглых плетеных хижин. С двух сторон ухватившись за жердяные ручки примитивных носилок, они исполнили приказание.

Не в силах пошевелиться, раненый следил глазами, как старик развел огонь в выложенном из камней очаге и подкинул в него сырые пахучие ветки. Желтоватый дым вырвался из-под навеса и поплыл по краалю, устремляясь в темнеющую саванну.

Барабанная дробь, завывания и стук голых ступней по утоптанной земле все продолжались, а старик между тем принялся за дело.

Для начала он чуткими длинными пальцами ощупал пострадавшего с ног до головы. Когда осматривал распухшую, в многочисленных ссадинах и царапинах посиневшую ступню правой ноги, был особенно осторожен и следил за реакцией раненого. Тот не вскрикнул, лишь закусил губы от боли. На глубокую царапину, просматривавшуюся сквозь прореху в левой штанине, старик внимания не обратил, зато рваную рану на плече обследовал тщательно. Он надавил на ребра – при этом пострадавший застонал от боли – и приступил к осмотру самой серьезной раны, предварительно приказав своим помощникам перевернуть раненого на бок. Спекшиеся от крови волосы с налипшими на них камешками и песчинками мешали осмотру, и старик отдал короткое приказание юноше в набедренной повязке. Тот послушно налил в широкую глиняную миску воды из огромного, грубой лепки кувшина. Старик окунул в воду обрывок тряпки и осторожно стал промакивать рану. Ткань покраснела, но слипшиеся волосы не давали увидеть, насколько тяжело повреждение. Отбросив тряпку, он взял в руку острый нож с широким лезвием, другой рукой ухватил клок волос раненого и молниеносным движением срезал вместе с ним свежий струп. От боли несчастный взвыл и потерял сознание. А старик продолжал свое врачевание: он промыл рану отваром трав, ножом обрил раненому волосы на голове и им же выковыривал мелкие кусочки раздробленной кости черепа. Он приказал подручному окуривать место операции едким дымом целебных трав, а очистив рану окончательно, замазал ее белой глиной, чтобы мухи не отложили личинок.

Тем временем барабаны смолкли, ритуальные танцы закончились, и мужчины племени, сняв маски, разбрелись по круглым плетеным хижинам, где присоединились к своим женам и детям.

Бросив в чашку несколько щепоток разных трав, старик приготовил еще один отвар, влил напиток в рот едва дышащего чужеземца и, оставив его, направился к самой большой хижине крааля, вход в которую был занавешен шкурой зебры, а выше красовались мощные рога горного козла.

– Он умер? – спросил вошедшего шамана вождь.

– Нет, Чака, – изборожденное морщинами старческое лицо сморщилось еще больше в подобии улыбки. – Мы напугали смерть. Она ушла. Смелый человек будет жить.

Вождь кивнул, и белое перо, венчающее его голову, качнулось.

– Чужак смелый и сильный. Его нож намного короче того, которым я убил своего леопарда.

При этих словах Чака любовно огладил пятнистую шкуру, перекинутую через его правое плечо.

– Что будет, когда чужак очнется?

– Я отпущу его, Батча, – подумав немного, проговорил вождь. – Он герой. И мы сейчас не воюем с белыми.

– У него кости переломаны. На голове глубокая рана. Чужак поправится не скоро.

– У нас много буйволов, есть и зерно в запасе. Мы можем прокормить лишнего едока.

– Завтра я перенесу его в дом Гдитхи. Пусть она ухаживает за буром.

– Согласен. Гдитхи без мужа, и у нее всего двое детей.

Наутро раненого перенесли в хижину Гдитхи и устроили на ложе из соломы, прикрытом шкурой антилопы. Он все еще не пришел в сознание, а когда ближе к полудню очнулся, то увидел рядом с собой чернокожую женщину. Подобие юбки из клетчатой бумазейной ткани прикрывало ее обширные бедра, верхняя часть тела была обнажена, а шея украшена бусами из крупных ракушек и грубо обработанных цветных камней. Она наклонилась, качнув тяжелой грудью, и поднесла к губам страдальца глиняную плошку с водой. Он попытался приподняться, опираясь на локти, но от боли вновь рухнул на свое ложе. Тогда негритянка подняла ему голову и осторожно напоила. Затем положила руку поверх своей груди и, оскалив в улыбке белые зубы, проговорила:

– Гдитхи.

Раненый прикрыл глаза, понимая, что это ее имя, но своего не назвал.

Он не мог его вспомнить. Он не мог вспомнить ничего! Совсем ничего! Его больная голова была пуста, будто жизнь началась с той минуты, когда он открыл глаза и увидел беснующихся чудовищ.

Женщина произнесла еще несколько слов. Они звучали странно, будто птица то и дело щелкала клювом. Он хотел еще воды и попросил. Явно не понимая, женщина выпучила и без того круглые карие глаза с огромными белками. Тогда он коснулся пальцем сложенных трубочкой губ, показывая, будто пьет.

Гдитхи вновь приподняла ему голову, давая напиться.

Выздоровление шло медленно. Много дней раненый не мог даже присесть, боль в сломанных ребрах не давала вздохнуть в сидячем положении. Едва он приподнимал голову, она начинала кружиться. Плечо ныло, нога сильно болела, хотя опухоль начала спадать после притираний шамана Батчи, ежедневно навещавшего больного чужака.

Вождь тоже приходил, усаживался рядом и с важным видом вещал что-то на своем чудном языке.

Благодаря Гдитхи, которая ухаживала за ним и кормила, чужестранец уже понимал значение нескольких слов, но правильно повторить их ему не удавалось. И хозяйка хижины, и шаман, и вождь не раз спрашивали у выздоравливающего его имя. В ответ он только отрицательно качал головой.

– Думаю, чужак лишился памяти, когда упал с уступа в обнимку с леопардом, – рассуждал Батча. – Я слышал, что такое бывает. Рана на голове глубокая. Память вышла через дырку в кости. Всем известно: пока у ребенка череп не зарастет – он неразумный, без памяти живет.

– Ты прав, – кивнул Чака глубокомысленно.

– Что будем делать, когда Убивший Леопарда сможет ходить? – спросил шаман.

Вождь задумался. Не дождавшись ответа, Батча заговорил:

– Когда темные силы возьмут верх над светлыми, вот уже несколько лет опекающими наше племя, – лучше принести им в жертву чужестранца, чем своего воина.

Чака покачал головой:

– Ты уверен, что темные силы удовольствуются такой жертвой? Он ведь чужак. Я не хочу убивать его. Буры могут прознать об этом и затеют войну. А у нас пока слишком мало сил. Скоро пройдут инициацию шесть юношей, но прежде чем стать воинами, они должны жениться и оставить потомство. Мудрый вождь, – тут Чака ткнул себя пальцем в грудь, – заботится, чтобы на смену каждому погибшему воину выросли новые. А Убивший Леопарда пусть возвращается к своим. Пусть перемирие продлится еще год или два.

Шаман кивнул в знак согласия.

Зрелая луна превратилась в узкий серп, исчезла, опять народилась и стала полной, и снова пошла на убыль, а Убивший Леопарда все не мог встать. Наконец однажды утром, он, опираясь на палку, впервые вышел из хижины Гдитхи. Яркое солнце ослепило его, он зажмурился, и лишь спустя несколько секунд приоткрыл глаза и осмотрелся.