Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться - Шарон Бегли

Боб Хартцелл — яркое воплощение выдающейся способности больных накопительством видеть потенциал любых вещей. Возьмем, к примеру, картонный манжет со стакана кофе из Starbucks… Боб так и поступал, насобирав за долгие годы столько, что сделал рождественский венок, вставив их друг в друга и замкнув в кольцо. Или картонные коробки, в которых продается бумага для принтера. На его последнем месте работы, в фармацевтической компании-дистрибьюторе, сотрудникам разрешалось забирать их домой, и Боб забирал — сначала понемногу, затем по два десятка, пока в его маленьком доме в Огайо не скопилось по меньшей мере двести штук. Он собирался хранить в них болты и гайки, инструменты и всякую всячину, но со временем коробки просто сложились в башни от пола до потолка. «Я боюсь выбросить хоть одну, потому что они могут мне понадобиться, — объяснил он. — Боюсь, потому что вот она, отличная полезная коробка, и я окажусь дураком, если с ней распрощаюсь».

Боб питает особую склонность к всевозможным емкостям. Баночки из-под лекарств целиком заполняют большой ящик тумбочки. Кухонный стол засыпан пластмассовыми контейнерами, бутылками, кусочками фольги, кастрюлями, сковородами и бесчисленными пластиковыми пакетами. Чем больше скапливается емкостей, тем сильнее его «страх отлучения», как он это называет, — стоит подумать о том, чтобы выбросить хлам, чего требует его рациональная часть, как его переполняет тревога. «Огромным прорывом для меня стало решение хранить в каждой коробке что-то одно, например бутылки, вместо того чтобы заполнять их разнородными предметами», — сказал он.

Вскоре, однако, бутылочки из-под лекарств, пусть и в особых коробках, породили новую проблему. Однажды Боб вознамерился выкинуть их, но едва не задохнулся от невыносимой тревоги. «Когда-нибудь они могут пригодиться, — подумал он. — Какое транжирство!» Потребовалась вся его сила воли, чтобы бросить бутылочки в мусорное ведро. То, что он не отложил их для вторичного использования, стало настоящей победой, осознанием того факта, что некоторые вещи действительно являются мусором. При этой мысли его замутило, накатила волна тревоги, от которой, казалось, сжимается каждая жилка в теле, но Боб справился и в день сбора мусора навсегда распрощался с бутылками. К несчастью, его взгляд сразу же упал на опустевшую коробку с надписью «Бутылки» наверху горы вещей. Она выглядела такой заброшенной, такой ненужной — словно мать, покинутая детьми. Боб снова стал собирать бутылки. «Это как-то само получается», — сказал он устало.

Во время нашего разговора Боб расхаживал по дому, где живет вдвоем с женой, всматривался в этикетки на коробках, тянулся к верхним, чтобы заглянуть под крышку, наклонялся прочитать подписи на тех, что оказались внизу: «В этих лежат бумаги, журналы и старые газеты… Вот это да! Эти коробки простояли здесь лет десять и не подписаны. Я не знаю, что в них». Вокруг громоздились башни из старой мебели, жалюзи, деревянных ставней, картонной тары, сломанных стульев, коробок из-под компьютеров. Пластиковый шланг, теннисная ракетка, жестянка от попкорна, напольная дорожка, кошачий лоток, стеллаж, цветочные горшки. Боб обескуражен, что вещи так расплодились, и чувствует себя увязшим в бесконечной, кошмарной шахматной партии: «Кажется, фигуры на доске постоянно пополняются, и я не в силах остановить их появление или избавиться от них».

Сентиментальная привязанность к вещам, боязнь выбросить что-то, что еще может пригодиться, и сложности с принятием решения — у Боба имеются все ключевые психологические характеристики склонной к накопительству личности. На вопрос, как он дошел до жизни такой, Боб, помешкав, завел разговор о своем детстве, пришедшемся на 1950–60-е гг., когда мальчиков приучали скрывать чувства. Огорчение, разочарование, безысходность, тоску одиночества следовало держать в себе. «Если пожалуешься, что тебе плохо, взрослые потребуют не давать себе воли, — вспоминал он. — Или высмеют тебя. Я научился прятать свои переживания. Это вошло в привычку. "У меня все нормально", вот и весь ответ. Думаю, поэтому я привязался к вещам, а не к людям. Вещи не судят и ничего от вас не требуют».

Если вы считаете, что накопительство разрушило жизнь Боба, то вы ошибаетесь. У него высокооплачиваемая работа и жена — преподаватель престижного университета. В принципе, он мог бы избавиться от вещей, но их сохранение причиняет меньше боли и даже оказывается целительным.

• • •

Чем бы в конечном счете ни порождалось патологическое накопительство — неспособностью принять решение, сохранением бесчисленных сувениров, рачительностью или любым сочетанием этих факторов, — непосредственным мотивом в любом случае является бегство от тревоги, сопутствующей расставанию с вещами. Нет ничего из ряда вон выходящего в том, чтобы действовать определенным образом в случае, когда иной образ действия причиняет страдания. Для больных социальным тревожным расстройством взаимодействие с другими людьми настолько болезненно, что они сторонятся их. Накопители не в силах расстаться со своим имуществом, поскольку сама мысль об этом наполняет их такой же глубокой, острой и мучительной тревогой, что и мысль о том, чтобы отрезать собственную конечность.

За вычетом названных трех психологических особенностей, накопители столь же разнообразны, как и люди в целом. Среди них есть общительные и нелюдимые (последнее часто является следствием, а не причиной накопительства), неспособные найти работу и профессионально состоявшиеся. Одни отделяют себя от окружающих стенами из вещей, защищаясь от внешнего мира, для других накопительство становится способом заполнить утраты в своей жизни и обрести ощущение стабильности благодаря вещам, которые никогда их не покинут. Это способ одолеть экзистенциальный ужас, порождаемый осознанием эфемерности всего сущего.

Накопительство почти никогда не приносит радости или гордости, что отличает его от коллекционирования. Накопители могут считать каждую свою вещь сокровищем, но выставки своего хлама не устраивают. Максимум, что ощущает пациент, — душевный комфорт от того, что всем этим владеет.

Именно так чувствовала себя Мишель. Однажды вечером на собрании Международного фонда изучения ОКР в Атланте она поведала мне, что ее накопительство началось в 1970-х гг., когда она вступила в клуб любителей лоскутного шитья, а также начала прясть. Сначала расходные материалы помещались на столе, но постепенно переместились и на пол. Потом она стала делать резиновые печати, потом ткать. «Я творческая личность, — сказала она. — Поэтому самая большая спальня в доме [бунгало на три спальни площадью 100 м2, которое они с мужем купили в 1970 г.] заполнена моим добром. У меня столько проектов!» Она вздохнула. «Есть комната для работы с тканью, есть ремесленная мастерская и комната со всем необходимым для изготовления штампов. Я понимаю, что мои "творческие интересы" создают основу моей компульсии. Я люблю шить, немного вяжу спицами и крючком, расписываю и окрашиваю ткани, занимаюсь батиком, каллиграфией, фотографией и многим другим. Изобразительное искусство — моя учебная специализация, и мне нравятся красивые вещи».

Однако проекты Мишель редко воплощаются в жизнь. Она часто заглядывает в магазин Армии спасения и покупает, например, джинсы только из-за карманов. «Карманы синих джинсов — шикарная штука, — пояснила она. — Я могу столько всего из них сотворить». И продолжила после паузы: «Но мне в то время некуда было поставить швейную машинку, и я ничего не сумела сделать». Что же помешало? «Книги! Обожаю книги, — ответила она, просияв. — В гостиной у меня стоят коробки с журналами, коробки с книгами и газетные вырезки, до которых пока не дошли руки. Но все это в полном порядке. Оставлены широкие проходы. Это вовсе не узкие козьи тропки!» Хотя два стоящих в гостиной кресла завалены вещами, «места достаточно, чтобы пройти».