О, возлюбленная моя! Письма жене - Вольф Мессинг

Твоя ужасно скучающая по тебе мамочка.

23 января 1955 года

Здравствуй, любимый мой!

Твое письмо меня расстроило. Газету я прочла только по твоему совету. Здесь так тихо, так спокойно, и погода стоит хорошая, я много гуляю, познакомилась с интересными людьми, которых здесь собралось много, и мы проводим время в общении друг с другом. Газет не читаю совсем, новости узнаю по радио.

Все это очень печально. Бедный Барзилович! Бедные Шурик и Коля. Вот кому надо было лить на них грязь? Вопрос глупый, потому что я догадываюсь, кому именно это было надо, — тому, кто хочет заменить Барзиловича на своего человека. Беспризорнику[185] это надо, больше некому. Удивляюсь, как его назначили на такой высокий пост. Впрочем, не удивляюсь, понимаю, что к чему.

Не переживай, любимый мой. Не расстраивайся. Все будет хорошо. По сравнению с той грозой, которую мы пережили[186], это пустяки. Но ты прав относительно того, что дело стоит иметь только с надежными людьми. Слава Богу, мы можем позволить себе выбирать, с кем иметь дело, а с кем не иметь.

Здесь отдыхает одна дама, Ада Борисовна, гример с «Мосфильма», прекрасная рассказчица и вообще очень общительный человек. Рассказывает столько интересного про артистов, что я подумываю о том, что надо записывать ее рассказы. А то половину забуду. А еще здесь отдыхает актриса Максимова[187]. Ты ее вряд ли знаешь, но она довольно известная. Я с ней подружилась, несмотря на разницу в возрасте. Когда я общаюсь с теми, кто моложе меня, то чувствую себя молодой. Иногда мне кажется, что мне шестнадцать лет, ты знаешь, какой легкомысленной я могу быть.

Я не думала, что зимой в Сестрорецке может быть так хорошо. Одного не хватает мне — тебя, любимый мой. Напрасно ты со мной не поехал. Это не упрек, а просто мое мнение.

Много чего есть рассказать, но отложу это до возвращения. Ты же знаешь, что я не люблю писать длинные письма. Опять же мне приятнее рассказывать, глядя на тебя. В письмах все получается как-то суше.

До свидания, любимый мой.

Твоя курортница Аида

(если зимний Сестрорецк можно назвать «курортом»).

30 июля 1956 года

Здравствуй, любимый мой!

Прежде всего хочу поблагодарить тебя за твой подарок! Нет слов, какими я могла бы выразить свою благодарность тебе! Не только за этот подарок, но и за все, что ты для меня делаешь! За то, что ты у меня есть! Рисунок мне очень понравился. Представляю, как это будет выглядеть на деле! Спасибо, любимый, огромное спасибо!

Раечка не считает тебя шарлатаном, что ты! Я же рассказала ей о тебе, а она мне верит. Но твоя новость относительно канала всех поразила. Про твои принципы я тоже рассказала. Раечка считает, что не так удивителен твой дар, сколько то, что ты не используешь его для личной пользы. Она жаждет с тобой познакомиться. Возможно, в будущем году она приедет в Москву, и тогда это желание осуществится. Раечка спросила меня, не страшно ли жить с человеком, который читает мои мысли. О, этот вопрос мне задают так часто, что я просто устала на него отвечать. Да пусть читает себе на здоровье! Что мне скрывать от моего любимого мужа?

Мы целыми днями разговариваем и все никак не можем наговориться! Столько впечатлений! Столько новостей! Мы же не виделись четырнадцать лет, представляешь — четырнадцать лет! А если считать по-хорошему, то все шестнадцать, потому что нашу встречу во время войны и встречей назвать нельзя. Случайно столкнулись на вокзале, наскоро поговорили и разъехались. А теперь разговариваем не торопясь, обстоятельно перемываем всем косточки. Правда, мало кому осталось перемывать косточки. Многие умерли. Кто-то не успел эвакуироваться, кто-то погиб на фронте, кто-то умер от болезней. Мне так всех жаль, ты и представить не можешь, как мне всех жаль!

Раечка водит меня повсюду, то мы идем в гости, то в театр, то на концерт. Она посмеивается над тем, как я всякий раз внимательно оглядываю зрителей, собравшихся в зале. Что поделать — профессиональная привычка. Раечка шутит, что Бог всегда исполняет заветное желание, только не всегда Его умысел понятен людям. Это она про меня. Мол, мечтала в юности быть актрисой, выступать на сцене, так получай — вот тебе сцена! Знаешь, любимый, быть ассистенткой Вольфа Мессинга мне нравится гораздо больше, нежели быть актрисой. А уж как мне нравится быть женой Вольфа Мессинга, я и передать не могу!

Бедная Раечка в личной жизни очень несчастна. Первый муж, первая любовь ее юности, погиб на фронте в августе сорок первого. В эвакуации Раечка мучилась одна с двумя детьми на руках, никто ей не помогал. Она работала на очень ответственной работе — приемщицей на заводе, можно сказать, что жила на работе, а дети были в интернате. Иначе и невозможно, потому что Раечка просто не имела возможности за ними присматривать. Завод работал в три смены, продукцию приходилось принимать круглосуточно. А теперь и сын, и дочь нет-нет да укоряют ее за то, что им пришлось два с лишним года при живой матери провести в интернате. Странные люди — забыли, что такое война, или просто не хотят понимать. Раечка очень страдает. Я подозреваю, что причина обиды детей не в интернате, а в том, что Раечка после войны вышла замуж. Они восприняли это как измену памяти отца и встретили отчима в штыки. Впрочем, там и отчим был из тех, про кого Маша говорит: «Ни дать ни взять»[188], то есть совершенно никчемный человек. Он бросил Раечку, но прежде испортил ее отношения с детьми, вот так. Смотрю на все это и думаю: без детей грустно, а с ними еще грустнее. Это я не про нас с тобой, любимый мой, а просто так думаю. Но Раечка молодец, она держится, хотя иногда ей очень тяжело. У меня так и чешутся руки оттрепать ее деток за уши. Представляешь? Это чтобы у меня да чесались руки на такое дело? Хочется как следует оттрепать их и сказать: что же вы, такие-сякие, делаете с вашей матерью?! Посмотрите, как она вас любит и как из-за вас страдает! Но, разумеется, я ничего не сделаю и ни слова им не скажу. В такие дела посторонним соваться нечего. Даже с самыми лучшими намерениями. Я хорошо помню, как в мою жизнь один раз вмешалась подруга (Тамара, я тебе рассказывала об этом). Нет, как говорил мой отец про такие дела: «Это или до раввина, или между собой, но не до соседей». Раввин тут был бы кстати, но Раечкины дети раввина слушать не станут. Сын у нее партийный, председатель месткома на табачной фабрике, а у дочери муж — завотделом в райкоме. Грустно все это, очень грустно. Вроде бы все сложилось так, что можно быть счастливыми. Выжили в войну, живы, здоровы, устроены, а счастья нет. Знаешь, я сильно подозреваю, что при встрече Раечка может спросить у тебя о своем будущем. Ее очень интересует, что будет с нею и детьми, найдут ли они когда-нибудь общий язык. Она сильно надеется на то, что с возрастом ее дети станут мудрее и все наладится. Боюсь, что эти надежды напрасны, поскольку им и сейчас полагается понимать все правильно. Прошу тебя, скажи Раечке что-то ободряющее, если она станет тебя спрашивать. Не «не могу сказать», а ободряющее, ладно?