Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

лишь обугленные головешки, а под ними куча неубранной золы. Если не брать во внимание вызванное ветром потрескивание, дом пребывал в состоянии затхлой тишины, безразличия. Потрескивание больше напоминало кости, а не дерево. «Населенный призраками», пришло на ум Эвелин, но отличный от призрачного состояния церкви, свидетелем которого она стала. Его «призрачность» была заметна изнутри и сдирижирована ее присутствием. Затем, продолжая свой путь, она поняла, что скрипит не дом, а ее суставы, пальцы ее босых ног и ее глаза, что вращались в орбитах. Из всех комнат ее тянуло в эту, словно начальные движения частиц в первичном и невидимом космосе были направлены на этот момент: ее сухие глаза со скрипом повернулись в сторону черного дневника, оставленного открытым и перевернутым на столе возле опрятной книжной полки — сидящее насекомое, готовое взлететь. На обложке изображена мертвая голова бражника. Ее череп застонал, повернувшись на оси позвоночника. Со скрипящим звуком остальной части скелета она приблизилась к книге. Протянула к ней руки аккуратно и неумолимо, как энтомолог. Закрыла. Она так ее захлопнула, что перед глазами очутилась тусклая мраморная обложка, одна из сторон сложенного крыла. Снова раскрыла. Многослойным и резонирующим голосом прочла первое предложение: Что снится нерожденным детям? Это ее озадачило. Она узнала почерк, очень похожий на судорожный и неистовый, как на полях Библии.

После этого она закрылась в гостевой комнате и стала читать дневник, словно то был роман, а не потусторонняя исповедь отца о том, как он скатился до алкоголизма и религиозных сомнений после появления на свет мертвым ребенка, зачатого им с женщиной по имени Лилианна.

Спустя неопределенный промежуток времени в дверь тихо постучали.

— Ужин готов, — сказала Марси. — Если вы не спите, можете спуститься к нам.

Эвелин не ответила. На самом деле она не слышала ни стук, ни голос Марси, по крайней мере, осознанно. Она целиком и полностью пребывала в ином мире, в воспоминаниях, не прожитых ею и в то же время, несомненно, связанных с ее существованием. Она оставила настоящее, чтобы перенестись в разрытое прошлое. Она читала, не отрываясь… Побег Эвелин, вероятно, настолько потряс Питера, что его вера стала умеренной, он вернулся к классической литературе и даже преподавал ее в средних классах. Когда он встретил в церкви Лилианну, та продемонстрировала ему, что Святой Дух не только инструмент преподавания, но и сущность вдохновения и жизни в целом. Это включало в себя необходимую строгость к детям, изучающим Библию. Он научился у нее, у Святого Духа и заново открыл для себя жизнеутверждающую силу выполнения Божьей работы. И в то же время влюбился в Лилианну. Но когда их ребенок умер во чреве, задушенный собственной пуповиной, она ушла от него, обвинив в чем-то, что никак не зависело даже от них обоих. После мучительных терзаний он сознался себе, провозгласив, что не верит в Троицу, признав, что любит свою мертворожденную дочь сильнее всего на свете, сильнее веры и Бога.

Дневник не был настолько длинным, чтобы не спать всю ночь, поэтому она прижала его к груди и смотрела в потолок до тех пор, пока не перестала видеть, лишь разноцветные пылинки и ворсинки в ее темнеющем сознании.

Не ведая, чем она одержима, отец разговаривал с ней через кровать, его голос вздрагивал и казался отделенным от тела кромешной тьмой:

— Я сделал, что должен был. Я получил… дар. Ты была дарована мне Богом. Платой за тебя стала твоя мать. Я не мог вмешиваться. Неужели ты хочешь, чтоб я потерял еще и тебя.

— Ты уже потерял меня, — сказала она голосом, приглушенным одеялом и химическими веществами мозга, которые расслабляли мышцы. — Не прикидывайся невинным. Ты сделал выбор.

— А какой у меня был выбор?

— Ты мог выбрать нас, но ты выбрал свои убеждения. Ты поставил веру выше семьи.

— Мои убеждения послали мне тебя.

— Ты даже не можешь понять, правда? Твои убеждения забрали нас у тебя. Ты сам написал. «Невидимый зверь». Надеюсь, Его никто никогда не увидит.

— Это не о Нем.

— Ты прав. Не о Нем. Это о тебе. Ты бросил маму. Ты бросил меня.

— Ты сбежала.

— Я хотела жить.

Его лицо пыталось прорваться сквозь всеобъемлющую черноту, но та даже не дрогнула.

— Я тоже, — сказал он.

А потом темнота.

Она проснулась, увидев множество снов, из которых забыла все, кроме одного, в котором она оказалась лицом к лицу с Отцом Питером, лишь несколько сантиметров отделяли кончики их носов. Они смотрели друг другу в глаза несколько часов, но он вскрикнул, когда его охватил огонь, ротовую полость переполнили разжижающиеся тени, вцепившиеся в его рельефное небо и приставшие к зубам, как смола, но она не слилась с ним. Она ушла. Она проснулась.

До рассвета оставались считанные минуты. Время смыться. Черного дневника в руках уже не было. Он исчез, растворился. Босиком, зажав туфли под рукой, она отомкнула дверь гостевой комнаты и беззвучно открыла. На полу лежало что-то, напоминающее изрезанную латексную перчатку, но когда она присела, чтобы получше рассмотреть, то увидела дыры на пальцах на месте ногтей. Подняв, она поняла, что это кожа, тонкая и прозрачная. Она отбросила ее. Осторожно ступая на подушечках стоп, она обходила стонущие половицы по оставленным в памяти зарубкам, пока не наткнулась на другую часть кожи, стопу без пальцев, половину бедра, головку члена. Она скользила по ступенькам, почти не касаясь рукой леденящих, кованных железных перил, переступая через округлый мешок живота с отверстием для пупка, пару потрескавшихся губ, четверть уха. Сходя с последней ступеньки, она столкнулась с чем-то одновременно мягким и твердым, издавшим человеческий звук. Сначала тихий сдавленный вопль, затем шипение.

Марси.

Эвелин инстинктивно пробормотала:

— Прошу прощения.

Они уставились друг на друга в просыпающемся свете.

Марси была в ночной рубашке цвета ледяного воздуха. Она вышла из гостиной, не из спальни вверху и не из кухни. Эвелин подумала, не ее ли она высматривала, терпеливо ожидая в кресле.

— Сначала я подумала, что вы его бывшая любовница, несмотря на ваш возраст, — прошептала она. Ее лицо было наполовину тенью, наполовину конвульсивной улыбкой. — Но затем меня осенило. У него был другой дневник, вы уже и сами поняли. Тот, в котором он писал про вас и вашу мать. Похоже, вы хотели бы его прочесть. Хотели, не так ли? Увы, это невозможно. Он его сжег. Вон там, — она почти неуловимо кивнула своей маленькой головкой в сторону гостиной. — Ему было так стыдно. Он считает, что ошибся дважды. Конечно, вы сами можете судить об этом. Он так