Невероятные происшествия в женской камере № 3 - Кира Ярмыш

Отец продолжал глядеть на Аню во все глаза, но ошеломленность пропала с его лица, уступив место как будто еле заметному самодовольству – словно он разгадал скрытый смысл Аниных слов и гордился собой. Когда она на секунду остановилась, переводя дух, папа сообщил:

– Это все ревность.

Аня собиралась продолжить, но запнулась на полуслове.

– Какая еще ревность? – от изумления почти спокойно сказала она.

– Из-за детей, – с готовностью пояснил отец. – Старшие дети всегда ревнуют к младшим. Вот ты и завидуешь их успехам и обижаешься, что я как будто уделяю тебе меньше внимания.

Аня моргнула несколько раз. Пылавшая в ней ярость в один миг объяла ее всю, до темноты в глазах, – и тут же схлынула бесследно. Аня почувствовала, как у нее расслабились и опустились плечи – она и не заметила, что так напряженно сидела.

– Ты только это понял из моих слов? – устало спросила она.

– Я понял, дочка, что ты не умеешь благодарить. И мне очень больно от этого. – Отец произнес это с такой эталонной горечью и так картинно покачал головой, что Аня поняла – окошко захлопнулось, он взял себя в руки. На смену откровенности пришла обычная симуляция эмоций. Аня вдруг подумала, что папа никогда не умел быть родителем по-настоящему – он симулировал чувства, которые, по его расплывчатому представлению, полагалось испытывать отцам в разных ситуациях, и даже не догадывался, какой фальшью от них несет.

Аня перевела взгляд на окно. Там за решеткой покачивались ветви вишни с крохотными, только-только завязавшимися ягодами. Они висели обманчиво близко, но Аня понимала, что рукой через решетку до них не дотянуться. Там, где ты лишен стольких простых вещей, тебе хотя бы полагается роскошь заканчивать неприятный разговор по желанию. Аня встала:

– Пока, папа.

– Подожди, дочка…

Аня направилась к решетке и потрясла ее.

– Эй, откройте, я все, – громко сказала она.

Из своей комнаты выглянула круглая женщина-дежурная и оглядела Аню пустым взглядом.

– Все? – безучастно спросила она.

– Да, все.

Дежурная посмотрела за Анину спину – видимо, сзади подошел отец.

– Мы еще не закончили. Просто, видимо, дочка торопится в камеру, – сказал он и принужденно рассмеялся. Он явно старался вести себя так, словно ничего не произошло.

Дежурная продолжала пялиться на него все тем же ничего не выражающим взглядом. “Она вообще человек?” – раздраженно подумала Аня.

– Нет, мы закончили, – упрямо повторила она.

Дежурная опять посмотрела на нее и не двинулась с места. Сейчас она походила на курицу, которая только что бродила по двору и вдруг замерла на месте, таращась в одну точку. Какие мысли проносились в ее крошечной голове и проносились ли вообще, было неясно.

– Аня, пойдем, пожалуйста, договорим, – серьезно сказал отец.

– Мы уже договорили. Вы меня выпустите или нет?

Роскошь оборвать разговор оказалась иллюзорной и была доступна до ближайшей решетки. Было невыносимо стоять под пустым взглядом дежурной, с папой, который бубнил что-то неловкое. Аня почувствовала, что снова начинает закипать от этого бессилия.

– Вы меня выпустите или нет? – рявкнула она и с силой дернула решетку.

Дежурная неохотно сделала несколько шагов.

– Аня, не дури, – сказал папа и взял ее за руку.

Аня от неожиданности дернулась в сторону так резко, что ударилась плечом о решетку. Дежурная замерла в полуметре от них.

– Так вы еще будете разговаривать? – спросила она, глядя то на Аню, то на ее отца. Абсолютный вакуум ее взгляда наполнился чем-то, похожим на недовольство.

– Нет! – воскликнула Аня, чувствуя, что еще немного и она позорно разревется прямо здесь от стыда – за себя, за отца, за эту дурацкую несвободу.

Дежурная наконец вставила ключ в замок и издевательски медленно его повернула.

– Аня, – снова сказал папа, но Аня пулей выскочила из комнаты и ринулась к коридору, ведущему к камере. Впрочем, ее путь был недолгим – камерный коридор перегораживала еще одна решетка. Спецприемники, очевидно, были не предусмотрены для эффектного ухода.

Дежурная очень медленно, переваливаясь, подошла и повозила ключом в замке. Все это время она косилась на Аню своими куриными непроницаемыми глазами. Аня не могла прочесть, о чем она думает, и это нервировало ее еще больше. Наконец дверь открылась.

– Забери ее в камеру, – крикнула дежурная слонявшейся по коридору каменномордой полицейской.

– Пока, папа, – еще раз сказала Аня и, не оборачиваясь, быстро зашагала по коридору.

Она чувствовала, как отец смотрит ей вслед, и внутренне сжалась от страха, что он опять ее окликнет, но на этот раз он больше ничего не сказал. Полицейская с громыханием открыла перед ней дверь, и Аня юркнула в камеру.

– Что случилось? – испуганно спросила Майя, глядя на нее во все глаза.

Аня мотнула головой. Ни слова не говоря, она стремительно подошла к кровати, легла и укрылась с головой одеялом.

Первое время она лежала, ничего не замечая, – ни запаха сигаретного дыма, ни шума воды из крана, ни разговоров соседок. По ней прокатывались адреналиновые волны, а где-то глубоко внутри стояла абсолютная пустота и безмыслие. Было очень приятно лежать и не вспоминать ни о чем. К сожалению, чтобы долго оставаться в этом благословенном покое, требовалось слишком большое акробатическое мастерство. Не удержав равновесия, Аня начала думать.

Она хорошо помнила себя с четырнадцати лет – тогда у нее впервые стали рождаться мысли, которые не исчезали на следующий день бесследно, а сохранялись годами. То есть до этого Ани как будто не было – вместо нее существовала ускользающая переменчивая субстанция. Потом эта субстанция постепенно оформилась, застыла, и Аня как будто полностью себя осознала – с этого момента она могла вести с собой диалог, сравнивать впечатления и фиксировать перемены. Процесс отвердевания, когда из вороха разрозненных импульсов собирался характер, не был коротким и сопровождался настоящими штормами – другие люди обычно снисходительно называют это “переходным возрастом” и, наверное, отчасти правы, только Аня переходила не из детства в юность, а из небытия в бытие.

Трясло на этом переходе знатно. Как взрослеют обычные дети: они с рождения экспериментируют с непослушанием. К четырнадцатому году этих последовательных экспериментов они обычно оказываются в точке, где впервые пробуют курить, обзывают родителей и хлопают дверями своей комнаты. Но в Анином случае хронология была нарушена полностью. Она была самым покладистым ребенком на свете – не потому, что это было в ее характере, а потому, что постоянного характера у Ани не было вовсе. Отстаивать свое мнение и проверять границы свободы ей не требовалось, потому что никакое событие из внешнего мира не вступало с ней в конфликт – не с чем было вступать. Она хорошо училась, потому что учеба ей давалась легко. Много читала, потому что читать было нескучно. Не гуляла допоздна, потому что не очень-то интересовалась сверстниками. Не врала родителям, не боялась врачей, по-честному ходила в шапке зимой и вовремя ложилась спать. Со стороны Аня, наверное, казалась идеальной девочкой.