Безмолвная честь - Даниэла Стил

Несколько раз она получала вести от Питера. Он проходилподготовку в Форт-Диксе, но более Хироко ничего не удавалось узнать. Два егописьма пришли совершенно черные от пометок цензоров. Все, что сумела прочитатьХироко: «любимая моя» — в начале письма и «я люблю тебя. Питер» — в конце.Хироко даже не могла догадаться, что было в остальном письме. Она тоже писалаему, удивляясь, не происходит ли то же самое с ее письмами.

В июле прошел день рождения Хироко и годовщина ее приезда вШтаты. Небольшой садик женщины в соседнем ряду конюшен принялся и начал расти,кто-то организовал кружки вязания и пения. В лагере проводились состязания побоксу и национальной борьбе сумо, собралось несколько футбольных команд. Детейпостоянно старались развлечь и занять, женщины посещали религиозныеорганизации. Однажды Хироко встретилась со старым священником, который тайнопровел свадебную церемонию для нее и Питера. Она улыбнулась старику, тотпоклонился, и они разошлись, не сказав ни слова.

До сих пор никто не знал, когда придется уезжать изТанфорана. Японцы слышали, что некоторых из них отправили в лагерь Манзанар насевере Калифорнии, но большинство остались на прежнем месте.

К концу августа немцы осадили Сталинград. Хироко подхватиладизентерию, которой успела переболеть половина лагеря. Она по-прежнему работалав лазарете, но лекарств не хватало, и день ото дня она худела, становясь всеболее хрупкой. Рэйко тревожилась, но Хироко уверяла ее, что все в порядке, ажелудочные расстройства были таким обычным делом в лагере, что врачи необращали на нее внимания. Но Рэйко тревожилась, видя, какая она бледная имолчаливая, хотя и не могла ничего поделать. Такео чувствовал себя не лучше. Унего уже не раз покалывало в груди. Чаще всего он отмалчивался, но однажды былвынужден долго отлеживаться в конюшне. После отъезда Питера он совсемзатосковал, не желая присоединяться ни к одному из кружков и клубов. Ему былоодиноко, не находилось даже собеседников. Так замкнулся к себе и, кроме жены,изредка беседовал лишь с Хироко.

— Ты тоскуешь по нему, верно, детка? — однаждыспросил он, и Хироко кивнула. С июня ей требовалось постоянно собираться ссилами, чтобы хотя бы переставлять ноги. Без Питера жизнь потеряла всякийсмысл. Хироко могла лишь слушать эхо своих воспоминаний и мечтать о будущем.Настоящее было пусто.

В сентябре Питер написал ей, что находится в Англии, чтоходят слухи о предстоящем крупном наступлении и что он сообщит, как только егопереведут в другое место. Хироко с надеждой спешила к почтовому ящику, но черезнесколько недель письма стали приходить все реже и реже. Хироко с ужасомгадала, доходят ли до Питера ее письма.

День за днем она приходила в лазарет, и сочетание монотонныхдействий и страха было убийственным. Никто в лагере не знал, удастся ли имостаться вместе с родными, не разлучат ли их даже с детьми. Но пока обстановкаказалась мирной.

Рэйко случалось ассистировать при несложных хирургическихоперациях. Она была хорошей сестрой, врачи хвалили ей. Единственной трагедиейбыла смерть десятилетнего мальчика во время операции аппендицита — его потерялилишь потому, что врачам не хватало ни инструментов, ни лекарств.

Рэйко и Хироко с трудом пережили эту потерю, и на следующееутро, перед уходом на работу, желудок у Хироко разболелся так, что она былавынуждена остаться дома. Страшнее всего ей было представить себе еще одногоумирающего ребенка, увидеть еще одну операцию.

Все утро она помогала Тами устраивать второй кукольныйдомик. Этому занятию они предавались уже давно, но без материалов иинструментов, оно затягивалось надолго. В отличие от прежнего домика,оставшегося на складе, этот был неуклюжим и бедным, и Тами грустила, сравниваяих.

Такео согласился присмотреть днем за Тами, и, повинуясьчувству долга, Хироко отправилась в лазарет помочь Рэйко. Тетя была радаувидеть ее.

— А я уж боялась, что ты больше не придешь, —улыбнулась она. Вчера для Хироко выдался тяжелый день.

— Я никак не могла заставить себя. — Хироковыглядела совсем больной. Большинство продуктов в лагере были испорченными,людей часто тошнило, нередкими были и пищевые отравления, а у пожилыхразыгрывалась язва.

— Тогда начни с малого. Почему бы тебе не занятьсябинтами? — предложила Рэйко нудную, но нетрудную работу, и Хироко былаблагодарна за то, что ей не поручили что-либо более сложное.

К концу дня, не снимая косынок и передников, они вернулись ксебе в конюшню. Они не носили халаты — в лагере таковых не нашлось, но покосынкам в них узнавали медицинский персонал. Когда обе женщины добрались доконюшни, выяснилось, что Такео стало еще хуже, чем утром.

— В чем дело? Что с тобой? — поспешно спросилаРэйко, опасаясь за сердце мужа. Он был слишком молод для сердечных болезней, нос апреля им довелось пережить немало испытаний.

— Мы уезжаем, — с тихим отчаянием ответил он.Наступил конец сентября, в лагере они пробыли почти пять месяцев.

— Когда?

— Через день или завтра.

— Откуда ты узнал? — потребовала ответа Рэйко. Влагере ходило столько слухов, что было сложно распознать среди них истину.Проведя в лагере почти пять месяцев, Рэйко боялась уезжать: несмотря на всенеудобства, здесь по крайней мере все было привычно.

Такео молча протянул ей листок бумаги. На нем было написаноимя Рэйко и имена троих детей.

— Ничего не понимаю, — пробормотала она. —Тебя же здесь нет. — Она испуганно вскинула глаза, и Такео кивнул ей,протягивая второй листок. На нем значилось имя Такео, но был указан другой деньи время отправления. Ему предстояло покинуть лагерь через день. — Что этозначит? — спросила Рэйко. — Ты что-нибудь понимаешь?

Такео вздохнул.

— Человек, который передал мне эти бумажки, сказал,что, должно быть, нас отправят в разные места — иначе все мы были бы в одномсписке.

Взглянув на него, Рэйко молча расплакалась и обняла мужа.Поблизости слышался плач и возгласы людей, которых тоже разлучали сродственниками. Замужних и женатых детей отправляли из лагеря отдельно отродителей и братьев с сестрами, дядей и тетей. Администрацию лагеря незаботило, кто куда попадет. Вдруг Рэйко поняла, что насчет Хироко еще ничего неизвестно.

— Для нее мне ничего не дали, — объяснил Такео.

Хироко провела всю ночь в тревоге, уверенная, чтородственники уедут без нее, а она останется совершенно одна в чужом лагере —без родственников, друзей и мужа. При одной мысли об этом на следующее утро еестошнило. Но вскоре после этого, когда она уже собралась в лазарет, за нейпришли. Ее отправляли позднее остальных, очевидно, в другое место, через деньпосле Такео. У нее не было даже времени на размышления. Рэйко с детьми уезжалаутром, без мужа и Хироко.

Днем Такео отправился к зданию администрации вместе сомножеством других людей, но его объяснения ничего не дали. Он по-прежнемусчитался японцем, относился к категории риска, в отличие от жены и детей. Онисчитались «неиностранцами» — так по-новому обозначали граждан. А Такео и Хирокобыли врагами. Вдобавок то, что он был профессором политологии, настораживало, иТакео предстояло пройти допрос вместе с рядом людей, у которых возниклиподобные проблемы. Ему объяснили, что его переведут в лагерь более строгогорежима, где будут содержаться переселенцы из группы высокого риска, а женуотправят в место, где возможны большие послабления. Когда Такео спросил, сможетли он когда-нибудь воссоединиться с семьей, ему ответили, что это зависит отмногих причин. Что касается Хироко, она считалась настоящей иностранкой,поскольку ее родители проживали в Японии, а брат служил в авиации. Такео безпризнаков сочувствия объяснили, что она подпадает под категорию самого высокогориска. Кроме того, в ФБР уже поступило донесение о ее романе с белым, тесносвязанным с политикой.