Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

Внезапно в памяти всплыли приступы Юстаса, его бледное лицо, скрюченное от боли. Я вспомнил, как Майя облегчала его страдания, и интуитивно повторил ее действия. Подвинув шаткий стул ближе к постели, я сел рядом с Роем и осторожно убрал с его лба влажные, пшеничного цвета волосы.

— Не бойся, маленький борец, я не сделаю тебе больно, — прошептал я, стараясь говорить как можно ласковее и успокаивающе.

Затем, повернув голову, бросил короткий взгляд на фрау Ланге:

— Поставьте греться воду. Ему нужно дать тёплое питье. А мне принесите таз с холодной водой и чистые тряпки. Давно началась лихорадка?

— Три дня уж как, — ответила она дрожащим голосом и, словно пробуждаясь от оцепенения, засуетилась, стараясь выполнить мои указания.

Я осторожно раздел Роя, его тело было обжигающе горячим. Фрау Ланге поставила рядом таз с водой и стопку чистых льняных тряпок. Я смочил одну из них в холодной воде, слегка отжал и принялся обтирать мальчика, с особой тщательностью протирая шею, лоб, подмышки, внутренние сгибы локтей и колен. Рой слегка зашевелился, с благодарностью приоткрыл сухие, потрескавшиеся губы и хрипло втянул воздух, словно жаждущий путник в пустыне. На мгновение мне показалось, что в его глазах мелькнул огонёк надежды.

Я не имел ни малейшего понятия, почему, находясь в постоянном контакте с чахоточными больными, я до сих пор не подхватил эту смертельную болезнь. Возможно, меня хранил какой-то невидимый щит, а может, просто повезло. Как бы то ни было, это странное обстоятельство притупляло чувство страха, порождая иллюзию неуязвимости. Где-то в глубине души теплилась непоколебимая уверенность, что меня эта напасть минует.

Достав из рюкзака трубку, я насыпал в неё щепотку специальной травяной смеси, приготовленной по рецепту Юстаса. Он утверждал, что это средство способно облегчить дыхание в кратчайшие сроки и снять приступы кашля. Чиркнув спичкой, я поджёг смесь, от которой пошёл густой, терпкий дым с примесью запаха мяты и шалфея. Затем протянул трубку Рою.

— Вдыхай, — сказал я, — маленькими порциями. И не глубоко.

Рой, дрожащими ручонками, взял трубку. Пальцы его были тонкими и бледными, словно восковыми. Он несколько раз безуспешно пытался поднести ее к губам, но руки не слушались. Тогда я аккуратно придержал трубку у его рта.

— Вдыхай-вдыхай — повторил я, — маленькими глоточками. Вот так.

Рой послушно втянул дым, закашлялся, но потом дыхание его стало чуть ровнее. Пока он боролся с приступом удушья, я осторожно вытащил из-под него смятую, жёсткую подушку. Расправив, я сложил ее вдвое и положил обратно, приподняв верхнюю часть тела Роя так, чтобы он лежал полусидя. Это должно было облегчить давление на лёгкие и хоть немного улучшить дыхание. Я видел, как ему сразу стало легче дышать, хотя лицо его по-прежнему оставалось бледным и измученным.

— Не кормите его, пока температура не спадёт. Лучше давайте побольше питья. Тёплой воды, молока, если есть, — я достал из кармана несколько монет и положил их рядом с продуктами на столе. Затем снова посмотрел на ребёнка, стараясь придать своему голосу ободряющие нотки. — А ты к отцу не собирайся пока, малец. Рано ещё. На тебе мать и две сестры, кто им помогать будет? Ты же у них единственный мужчина в доме.

Рой, прикрыв глаза, сделал ещё один глоток из трубки и тихо выдохнул дым. Затем, глядя на меня снизу вверх, слабо спросил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Адам, — ответил я.

— Бог послал мне тебя, Адам, — слабо улыбнулся Рой. Под его глазами залегли тёмные, лихорадочные круги.

— Бог послал тебе болезнь и смерть отца… — начал я, но тут же осёкся, понимая, что мои слова звучат слишком жестоко. — … как испытание, — продолжил я более мягко, — великому грешнику. А ты разве грешник?

Я взял его маленькую, худенькую руку в свою. На ладони были видны царапины, едва затянувшиеся тонкой плёнкой новой кожи. Это были следы его собственных ногтей. Видимо, во время приступов боли Рой так сильно сжимал кулаки, что протыкал себе кожу. Теперь, ослабевший от болезни, он уже не мог сжимать руки.

— Больно? — спросил я тихо, проводя большим пальцем по его ладони, словно пытаясь стереть следы страданий. И тут же заметил небольшое пятно крови на его коже. На мгновение мне показалось, что я задел его ранки, но, приглядевшись, понял, что кровь моя. Мой собственный палец, неглубоко порезанный о край жестяной банки, когда я собирал припасы, начал снова кровоточить. Я быстро сжал руку в кулак, пряча порез.

— Не больно, — прошептал Рой, его голос был слабым, но в нем появилась какая-то новая, незнакомая мне интонация. Что-то вроде доверия, что ли.

В этот момент фрау Ланге подошла к кровати с кружкой тёплой воды в руках. Пар поднимался над поверхностью, создавая иллюзию тепла и уюта в этой холодной, мрачной комнате. Я осторожно взял кружку и, поддерживая голову Роя, напоил его маленькими глотками.

— Я приду через два дня с новостями о работе. Если все получится, как задумано, вы сможете сразу приступить к своим обязанностям, а я пока присмотрю за вашими детьми, — сказал я, поднимаясь со стула. В тот же миг я почувствовал, как фрау Ланге крепко обняла меня. Ее руки, грубые и шершавые от тяжёлой работы, сжимали меня с неожиданной силой. На мгновение я даже растерялся, но потом понял, что это объятие — не просто выражение благодарности, а жест отчаяния, мольба о помощи, которую она больше не в силах сдерживать.

И вот я снова оказался на фабрике Дьявола, но уже в берлинской. Она почти ничем не отличалась от лейпцигской — те же массивные кирпичные здания, те же высокие трубы, изрыгающие в небо клубы черного дыма, тот же непрерывный гул работающих машин. Разве что масштабы были крупнее, раза в полтора. У ворот меня остановил охранник — крепкий мужчина с проницательным взглядом и густыми, насупленными бровями. Он с явной насторожённостью отнёсся к моей просьбе провести меня к господину Сальваторе. Однако, услышав мою фамилию, которую в тех кругах знали довольно хорошо, охранник сразу изменил тон, стал чрезвычайно вежливым и даже извинился за первоначальную подозрительность. По пути к кабинету он пояснил, что управляющего зовут Александр и что с ним нужно говорить исключительно по делу, чётко и внятно, не мямлить и ни в коем случае не лгать. "Он это сразу чует",