Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

он с аппетитом съел целую тарелку! И, представьте себе, сам поднимался с постели! Сил у него, конечно, ещё маловато, но он такой упрямый, мой маленький герой…» Сам Рой, маленький герой поспешно написанной записки, виновник тревог и надежд фрау Ланге, обнаружился тут же, в комнате. Он сидел на узкой, продавленной кровати, застеленной старым, выцветшим одеялом. Худенький, с копной непослушных светлых волос, он был увлечённо занят важным делом - сооружением бутербродов. На коленях у него лежала доска, а рядом, на шаткой табуретке, громоздились нехитрые припасы: краюха черного хлеба, тонкий ломтик, варёной колбасы, и что-то ещё, неразличимое в полумраке. Ловкими, несмотря на недавнюю болезнь, движениями, Рой отрезал толстые ломти хлеба и аккуратно укладывал на них скудную снедь.В другом углу комнаты хлопотала одна из его сестёр. Она сосредоточенно, по-взрослому, орудовала большим, почти с неё ростом, веником, старательно подметая пол. Пылинки, подсвеченные слабым лучом солнца, лениво кружились в воздухе, создавая иллюзию золотистой метели. Девочка, одетая в залатанное платьице, явно перешедшее к ней по наследству от старших знакомых, с усердием, достойным лучшего применения, гоняла по полу мелкий мусор, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух.При нашем появлении Рой оторвался от своего занятия. Он вскинул на нас свои большие, ясные глаза, цвета спелых васильков, обрамлённые пушистыми ресницами, и на его бледном, ещё отмеченном печатью недавней болезни личике, расцвела широкая, по-детски искренняя и беззаботная улыбка. В этой улыбке светилась радость встречи и неподдельный восторг, словно наше появление было для него самым большим и долгожданным событием дня.— Адам! Адам! — голос Роя сорвался на радостный, звенящий фальцет. Он, позабыв про недоделанные бутерброды, в единый миг оказался на краю кровати. — Адам, ты только послушай! — продолжил он, задыхаясь от переполнявших его чувств, — Я сегодня совсем-совсем не кашлял! Ни разу! — Это сообщение, казалось, было для него самым важным известием, которым он спешил поделиться со всем миром, и особенно со мной.Переполненный энергией и радостью выздоровления, мальчишка, не дожидаясь ответа, резво спрыгнул с кровати, босыми ногами шлёпнув по холодному дощатому полу. Он бросился ко мне, словно маленький, неуклюжий щенок, жаждущий ласки, но его порыв был бесцеремонно прерван. Младшая сестра, до этого момента усердно подметавшая пол, вдруг ловко развернулась и шутливо, но ощутимо шлёпнула Роя веником по худеньким, торчащим из-под коротких штанин, ногам.— Ай! — от неожиданности вскрикнул Рой, останавливаясь как вкопанный. Боль в его голосе была скорее наигранной, чем настоящей. — Ты чего дерёшься?! — добавил он, уже не столько обиженно, сколько с укоризной в голосе, поворачиваясь к сестре.— А ты не мешай подметать! — не по-детски резонно и с явным чувством превосходства ответила девочка. Её тон был строг, но в глазах плясали озорные искорки. Она ни на мгновение не прекратила своего важного занятия, продолжая сосредоточенно водить веником по полу, словно и не было никакой помехи в виде только что выздоровевшего брата.Пока разворачивалась эта маленькая сценка между братом и сестрой, доктор Ландау, не теряя времени даром, приступил к приготовлениям. Его движения были отточены многолетней практикой, лишены суеты, но полны сосредоточенности. Он аккуратно, стараясь не задеть стоящие на нем предметы, поставил свой увесистый, потёртый саквояж, хранивший в себе целый арсенал медицинских инструментов, на единственный в комнате стул. Стул этот, с облупившейся краской и шаткими ножками, сиротливо стоял рядом с кроватью Роя, и, казалось, только и ждал, когда же на него что-нибудь поставят.Затем Ландау, чуть пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкий потолок, подошёл к углу комнаты, где на небольшой, грубо сколоченной тумбочке, стоявшей у окна обнаружился эмалированный таз. Видимо, фрау Ланге успела приготовить его для доктора, зная его щепетильность в вопросах гигиены. Рядом с тазом стоял глиняный кувшин с водой, прикрытый чистой тряпицей. Ландау, не дожидаясь приглашения, ловко снял тряпицу и аккуратно наполнил таз водой из кувшина. Доктор деловито засучил рукава своей белоснежной, но уже не первой свежести, рубашки и тщательно, с явным знанием дела, вымыл руки в тазу, не забыв при этом и про запястья.Только после этого, вытерев руки о предусмотрительно повешенное на спинку стула полотенце, Ландау, наконец, подошёл к Рою, который все ещё, не отрываясь, наблюдал за сестрой.— Иди сюда, юноша, — коротко, без лишних слов, произнёс Ландау.Рой, услышав непреклонный голос доктора, на мгновение замер, перестав наблюдать за сестрой, занятой уборкой. Он сначала робко посмотрел на меня, и в его васильковых глазах мелькнул немой вопрос, будто он спрашивал моего разрешения подойти к Ландау. Словно искал поддержки и одобрения. Я едва заметно кивнул, и этот мой безмолвный ответ придал ему смелости. Рой послушно, маленькими, ещё неуверенными шагами, направился к доктору, который уже ждал его, излучая спокойную уверенность.Тем временем, Ландау, не сводя глаз с приближающегося мальчика, открыл свой видавший виды саквояж, и извлёк оттуда фонендоскоп. Этот инструмент, казалось, был ровесником самого доктора: кожаные трубки потрескались от времени, а металлическая головка была покрыта мелкими царапинками, безмолвными свидетелями множества осмотров. Прежде чем приложить фонендоскоп к телу мальчика, Ландау на мгновение зажал головку в своих широких ладонях, согревая холодный металл теплом своих рук, чтобы не доставлять ребёнку неприятных ощущений.Приложив фонендоскоп к худенькой груди Роя, Ландау принялся внимательно вслушиваться в звуки, скрытые внутри щуплого тельца. Он медленно, сантиметр за сантиметром, перемещал головку фонендоскопа по груди и спине мальчика, и по мере того, как он это делал, его брови сходились все ближе к переносице, а лицо становилось все более хмурым и озадаченным. Казалось, он слышал что-то, что никак не укладывалось в его медицинской картине мира. Наступила очередь осмотра горла. Достав из саквояжа деревянный шпатель, Ландау попросил Роя открыть рот. С широко раскрытым ртом и высунутым языком, худенький, Рой и вправду напоминал маленького диковинного мышонка, в котором врачи пытались разглядеть нечто необычное. Ландау же, вооружившись ещё несколькими инструментами из своего саквояжа, продолжал осматривать ребёнка с разных сторон, пытаясь разгадать сложную загадку.Наконец, после тщательного и, казалось, бесконечного осмотра, Ландау выпрямился и произнёс, глядя на меня, а не на Роя:— Что вы мне голову морочите? Мальчик абсолютно здоров. — В его голосе звучало не столько раздражение, сколько искреннее недоумение.— Как здоров? — удивление, граничащее с шоком, отразилось на моем лице. — Он же вот только при смерти лежал, несколько дней не мог подняться с кровати!— Вот так. Здоров, — повторил Ландау, невозмутимо пожимая плечами. — Легкие абсолютно чистые, хоть сейчас в кругосветное плаванье отправляй. Горло здорового, светло-розового цвета. Никаких