Груз 200 - Андрей Воронин

Рыжий разведчик вскрыл банку тушенки отобранным у Беслана ножом, разложил ломти мяса по сухарям и оделил этой пищей богов Глеба и блондинку, которая, расставшись наконец со своей драгоценной камерой, молча сидела на вентиляционной решетке моторного отсека с самым несчастным видом. Протягивая ей черный армейский сухарь, обильно инкрустированный тушенкой, рыжий вдруг смутился и сказал, почему-то перейдя на английский:

– Плиз. Тушенка.., второй фронт, значит.

– Перестань валять дурака, рыжий, – сказал Глеб и с хрустом откусил от своей порции. – Кстати, – добавил он, перемалывая зубами твердый, как гранит, сухарь, – как тебя зовут? А то я все “рыжий” да “рыжий”…

– Сержант Тараканов, – с вызывающей ноткой в голосе ответил рыжий.

Глеб поперхнулся сухарем, а блондинка вдруг прыснула, едва успев подхватить в подставленную ладонь свалившееся с бутерброда мясо.

– Тараканов?! – прокашлявшись, переспросил Глеб. – И это при твоей-то масти? Как же ты жил-то, бедный?

– Так что ж я, виноват? – как-то очень беззащитно улыбнувшись, ответил сержант. – Если такая фамилия… Дразнили конечно… Вот как вы сейчас.

– А ты что же? – с интересом спросил Глеб, внимательно оглядывая со всех сторон свой бутерброд и решая, откуда бы его половчее укусить.

– А чего я? – смущенно откликнулся Тараканов. – Знамо дело, послушаю-послушаю, да и промеж глаз-.

– Гм, – сказал Глеб. – Но-но! Промеж глаз… – Блондинка снова прыснула, и Глеб повернулся к ней. – Ну а вы, юная леди?

– Я? – Блондинка нерешительно опустила руку с бутербродом. Глеб заметил, что, несмотря на сквозившую в ее взгляде растерянность, бутерброд она держала параллельно земле, чтобы с него опять что-нибудь не упало, и сдержал улыбку. Иностранка или нет, девица очень быстро усваивала жизненные уроки. – Марина Шнайдер, – представилась блондинка. – Журналистка из Нью-Йорка.

– Черт возьми, – с досадой сказал Глеб.

– Шнайдер? – с подозрением переспросил сержант Тараканов.

– Я же не виновата, что у меня такая фамилия, – ответила ему Марина.

Глеб ухмыльнулся, вгрызаясь в бутерброд, а сержант озадаченно почесал рыжий затылок.

– В самом деле, – сказал он.

Глеб заметил, что оба смотрят на него, и начал жевать быстрее, уже жалея, что затеял этот вечер вопросов и ответов.

– А вы? – спросила наконец блондинка, подтверждая его подозрения.

– А я терпеть не могу журналистов, – сознательно нагрубил Глеб. – И еще я намерен поговорить с нашим приятелем Бесланом. Сержант, будь другом, постой на стреме, пока мы будем беседовать. А вам, Марина, на это лучше не смотреть.

– Хорошо, командир, – сказал сержант, и в его взгляде Глеб увидел полное понимание. Сержант был кадровым военным и знал, что бывают люди, которых лучше ни о чем не расспрашивать.

Журналистка, однако, таких вещей не понимала или не хотела понимать. Она быстренько отправила в рот последний кусок сухаря и встала, сразу схватившись за ручку видеокамеры. На лице у нее застыло непреклонное выражение, выглядевшее довольно комично в сочетании с засунутым за щеку сухарем.

– Я сама решу, на что мне смотреть, а на что не смотреть, – с вызовом заявила она. Это прозвучало немного шепеляво все из-за того же сухаря, угловатые очертания которого явственно проступали под вздувшейся, словно от флюса, щекой.

Глеб нарочито пристально и неторопливо осмотрел ее испачканное перекошенное лицо, вызывающе прищуренные глаза неестественного синего цвета, растрепанные соломенные волосы, свисавшие грязными сосульками, сбившуюся, выпачканную одежду, исцарапанные руки и тяжело вздохнул.

– Сержант, – позвал он, – можешь сделать мне одолжение?

– Да? – с вопросительной интонацией сказал рыжий, по-турецки сидевший на башне в обнимку с автоматом.

– Надо пристрелить одного западного журналиста, – без тени улыбки сказал Глеб. – Точнее, журналистку. Они все равно повсюду трубят о том, что мы здесь почем зря нарушаем права человека. Одним нарушением больше, одним журналистом меньше…

– Угу, – деловито сказал сержант, спуская ноги с башни и беря автомат наперевес. – Счас сделаем.

– Давайте-давайте, – сказала Марина, вскидывая камеру на плечо, как пулемет, и снимая крышечку с объектива.

– Зря вы это, девушка, – сказал рыжий прямо в объектив. – Война – дело серьезное. У вас ведь даже этой, как ее…

– Аккредитации, – сползая с брони, подсказал Глеб.

– Во-во, аккредитации. Нету ведь, а?

– Не ваше дело, – с великолепным апломбом ответила Марина, продолжая снимать. – Кто вы такие? Обыкновенные беглые рабы, военнопленные. Вам самим еще придется ответить на множество вопросов, так что руки прочь от свободной прессы!

Глеб обошел танк спереди, неся автомат за ремень, как палку, и без предисловий пнул скорчившегося возле правой гусеницы Беслана в ребра.

– Связанного бьешь, – сверкнув темными стеклами очков, прошипел Беслан. – Пес!

– А мне плевать, – лениво сказал Глеб. – Международная общественность обсуждает с сержантом Таракановым проблемы свободы слова, а лично мне тебя ни капельки не жалко. Если бы руки у тебя были не связаны, а оторваны к чертовой матери, для меня бы это ничего не изменило.

Он снова пнул пленника. Беслан отшатнулся, ударился затылком о гусеничный трак и зашипел от боли. Очки свалились с его переносицы, открыв подслеповатые маленькие глаза неопределенного зеленовато-бурого цвета. Если в очках Беслан казался страшноватым, то сейчас он вызывал только гадливое отвращение.

– Ну и рожа, – неторопливо обходя пленника кругом, брезгливо сказал Глеб. – Ну и харя у тебя, Беслан! Это тебя Аллах так изуродовал за верную службу?

– Пес, – повторил Беслан. – Я еще станцую на твоих костях!

Глеб покачал головой.

– Нет, – сказал он, – не станцуешь. Не получится.

Все, что ты сейчас можешь, это выбрать способ, которым умрешь.

Позади раздался шорох. Глеб обернулся и увидел направленный прямо на него объектив видеокамеры. Красный глазок камеры рдел, как кончик сигареты. Стоявший позади Марины Тараканов сокрушенно развел руками.

– Сержант, – сдерживаясь из последних сил, сказал Глеб, – убери ее отсюда, пока я не раскурочил эту чертову камеру!

– Так.., силой, что ли? – растерянно спросил сержант.

– Как хочешь, – ответил Глеб. Марина произнесла коротенькое слово по-английски и выключила камеру.

– Сама папарацци, – ответил ей Тараканов, взял за локоть и увел от греха подальше.

– Ты подохнешь, – сообщил Беслан, наблюдавший за этой сценой. – Пешком вам не уйти, а в этом танке почти не осталось горючего.

– Горючего в нем вполне достаточно, чтобы разорвать тебя в клочья, – ответил Глеб. – Да и трос, я уверен, найдется. Видишь, мне даже ничего не надо придумывать, все давно придумано тобой и такими ублюдками, как ты. Скоро я увижу, как твои кишки разлетятся во все стороны, а руки и ноги повылетают из суставов. Вряд ли Аллах примет тебя в таком виде. Без ног тебе будет трудновато перейти шинват, Беслан.