402 метра - Константин Костин

Секретарша встретила меня менее приветливо. Еще бы! Я отвлек бедную девушку от созерцания своего отражения в крошечном зеркале пудреницы.

— Вы к кому? — поинтересовалась она, словно и так не понятно.

— К тебе, — мило улыбнулся я блондинке.

— Ко мне нельзя, я на работе, — огорчилась девушка.

— А к Сергею Ашотовичу можно?

— Как вас представить?

— Саша Александров.

— Минуточку, — секретарша подняла трубку телефона и ткнула пальцем с длинным ногтем, покрытым голубым лаком, в клавиатуру. — Сергей Ашотович? К вам Саша Александров, пропустить?

Вот уж не знаю, что там говорил на другом конце провода, из соседнего кабинета Сергей, но лицо девушки постепенно вытягивалось, глаза приобретали более осмысленное выражение. Положив трубку, она улыбнулась так, словно хотела ослепить меня блеском своих зубов.

— Проходите, Александр Александрович, — произнесла девушка. — Сергей Ашотович давно вас ожидает.

Мне показалось, или она намеренно подчеркнула слово "давно"? Неужели, он усиленно ждет меня вот уже двадцатую часть века? Скоро узнаем. Послав секретарше воздушный поцелуй, я толкнул дверь.

Кабинет Сергея существенно отличался от кабинета его отца. Потрескавшийся от времени стол, продавленная кушетка и чайник с масляными разводами куда-то подевались. Классика уступила место техногену. Белые стены, стеллажи серого цвета, стеклянный стол с ноутбуком. Ашот предпочитал тетрадку, оно надежнее.

Хозяина — широкоплечего детину в джинсах и белой рубашке с расстегнутым воротом сложно было не заметить. Распахнув руки, словно крылья, он бросился ко мне.

— Александр Александрович! Как доехали? Рад вас видеть.

Что-то здесь не так. Мягко стелет — жестко спать придется. Слишком радушный прием не заслуживает особого доверия, скорее — наоборот. Подозрительно как-то. И виной тому не моя прогрессирующая паранойя.

— Так, Сергей, — остановил я директора, выставив вперед руку. — С ней все в порядке?

— Ай, Александр Александрович, зачем сразу о делах? После такой длинной дороги надо посидеть, пропустить по коньячку, расслабиться.

Эти слова красноречиво говорили, что если что-то и в порядке, то точно далеко не все. Сердце сжалось в недобром предчувствии.

— Эх, Серега, Серега, — покачал я головой. — Не надо пудрить мне мозги. Лучше тебе от этого не будет, поверь уж…

— Ну… понимаете, Александр Александрович, — замялся парень. — Слова отца, что когда-нибудь кто-нибудь за ней придет, выглядели как полнейший бред выжившего из ума старика…

— И что? — насторожился я.

— Нет, поймите меня правильно, она жива-здорова, я хранил ее, как семейную реликвию. Но…

— Но?

— Но за последние три года никто ни разу не заводил ее. Масло, поди, уже давно загустело, аккумулятор разрядился…

— Фух, — облегчено выдохнул я.

Если честно, ожидал чего-то более серьезного. Например, квитанцию из пункта приема вторсырья, или еще чего похуже. А так — ничего непоправимого.

— Значится так, — я поднес к глазам руку с часами. — У тебя есть пятнадцать минут, чтобы привести ее в порядок.

— Пятнадцать минут? — ужаснулся Сергей. — Да вы шутите! Час — не меньше!

— Не гони, — ответил я стальным тоном. — Полчаса — максимум.

— Хорошо, полчаса, — согласился хозяин.

Директор сервис-центра поступил довольно опрометчиво, оставив меня одного в кабинете. Чтобы найти бар у меня ушло менее пяти минут. Привычка такая — искать, что здесь поделать? Выбрав несколько бутылок коньяка, да ни какого-нибудь там, а настоящего, армянского, я приступил к дегустации. Благодарить Сергея было не за что, а, раз так, необходимо наказать парня, чтобы в дальнейшем не расслаблялся. Это пойдет в счет компенсации морального ущерба.

Откупоривая бутылки по очереди, я приступил к дегустации. По немного, по наперстку с каждой, но в сумме набралось грамм пятьдесят, и, учитывая усталость от перелета, ничего удивительного, что крышу у меня немного подкосило. Секретарша пару раз забегала, предложить кофе, но, поняв, что я занят гораздо более важным делом, скоро отстала.

Ровно через полчаса, секунда в секунду, в кабинет, тяжело дыша, влетел Сергей. Я уже сидел в обнимку с наиболее понравившимся экземпляром и готовился закатить грандиозный скандал. Повезло…

— Александр Александрович, все готово, — отрапортовал хозяин, протягивая ключи от моей малышки.

— Давно бы так, — ухмыльнулся я. — А это, — я кивнул на бутылку. — Я забираю в счет морального ущерба.

Тюниг не может прекратиться. Тюнинг — это болезнь, болезнь хроническая, неизлечимая, и, как любая другая, эта болезнь прогрессирует. Излечить ее невозможно — не стоит даже и пытаться. Начавшись один раз, тюнинг не замирает ни на минуту — изменить, улучшить можно что угодно. Если тюнят даже Lamborghini, то что говорить о крике отечественного автомобилестроения — ВАЗ-2110? Я не раз говорил, и еще повторю: нет предела совершенству. Тюнинг — это процесс, в результате которого автомобиль превращается в НЛО. Тюниг — смысл жизни каждого автомобиля.

К чему я все это говорю? Моя крошка, эта милашка, с которой я встретился после долгой разлуки, несколько лет назад была доведена, казалось бы, до своего предела, до той точки, после которой слово "автомобиль" неприменимо к этому… этой… этой красавице. Многорычажная задняя подвеска, самоблокирующийся дифференциал, срезанная и опущенная на десять сантиметров крыша — казалось бы, что еще? Силовая установка еще черт знает когда была доведена до того уровня, когда любое дальнейшее вмешательство приведет или к значительному снижению ресурса, или к расходу топлива в промышленных количествах. Так насиловать свою любимую желания не было.

Не появилось, кстати, и сейчас, когда она, сверкая свежевымытыми боками, чаруя своими плавными линиями, переходящими в ребра "волнорезов" стояла передо мной. Сколько лет разлуки! И сразу промелькнула мысль: а не снять ли с нее всю обшивку, и заменить это грубое, тяжелое железо на карбоновые панели? Возможно, но не сейчас. Лучшее — враг хорошего.

Отстранив Сергея, я подошел к своей крошке. Какая же она… красивая! Я погладил ее по крылу, отчего, готов поклясться, зайка вздрогнула. Где-то в недрах стального аппарата вновь начал распускать листья прекрасный цветок, имя которому — любовь. Я всегда любил свою малышку, а она отвечала мне тем же.

Глупая, непростительная ошибка считать автомобиль неодушевленным существом, тупым агрегатом. Любая машина впитывает характер хозяина, ведет себя так же, как и он, так же думает. К железному коню надо относится так же, как и к девушке. Они так же любят ласку. Я очень любил свою 2110, гладил ее, делился нежностью, разговаривал с ней, даже целовал. В рулевое колесо. Ей это было приятно, я чувствовал это, я знал.